Последняя заря

– Береги себя, а если что, полагайся на Ратьшу, как на меня, – шепнул Ингер, когда Прекраса вышла проводить его во двор.

Он показал глазами на хмурого Ратислава: его Ингер не брал с собой, а с пятью гридями оставлял оберегать жену.

Прекраса закусила губу, чтобы не расплакаться на людях. Сколько же это будет продолжаться! Сколько раз еще Недоля станет заносить свои ножницы над нитью его судьбы!

Пока все это обсуждалось, Кольберн продвинулся вперед, и кияне застали его полсотни лодий возле Витичева – в двух переходах от Киева, если идти вверх по реке. В городец варяги не пошли, хотя тамошний боярин, Бронигость, потерявший в Греческом царстве почти всю свою дружину, не смог бы им противостоять. На лугу варяги раскинули шатры, и в самом большом, где у входа вился на ветру его шитый цветной шерстью стяг – волк на задних лапах, с копьем в передних, – Кольберн дожидался киевского князя.

Встретились они в Витичеве, куда Кольберн явился с десятком своих людей.

– Рад видеть тебя живым, Ингер конунг! – объявил он. – Ты человек немалой удачи, если сумел остаться в живых, когда столь многие числили тебя в мертвых! Всякий, кто взглянет на тебя, сразу поймет, что ты не боишься ни острого железа, ни звериных когтей, ни самого огня с неба!

В самом расцвете сил, лет тридцати, среднего роста, не толстый, но плотный, с крепкими мышцами, с длинными русыми волосами, гладко зачесанными назад, Кольберн имел широкое продолговатое лицо, которое выглядело бы простецким, если бы не нос, расплющенный каким-то давним ударом, повредившим ему и передние зубы. Из-за этого он говорил пришепетывая, но речь его лилась свободно и вдохновенно, как у человека воспитанного и уверенного в себе. На встречу он явился в греческом шелковом кафтане с узором в виде собак с крыльями и пышным птичьим хвостом, в ярком мантионе, что не очень шло к его воинственной внешности, но сразу обнаруживало высокие притязания.

– Ты и правда рад видеть меня живым? – Ингер улыбнулся и недоверчиво поднял брови, добавив про себя: уж я-то предпочел бы видеть тебя мертвым.

– Разумеется. Куда почетнее завоевать себе державу в честном бою, чем просто прийти и взять то, что осталось без хозяина. Такому случаю обрадовался бы только трус, а обо мне этого никто не скажет!

У него получалось «ражумеется» и «труш» вместо «трус», но никто даже не улыбнулся. Кольберн слегка набычился, в его серо-голубых глазах появилась отрешенность – первый шаг к боевому безумию, и у Ингера екнуло сердце. Да он что, берсерк? Нерадостная весть для того, кто собрался с ним драться!

– И тем не менее ты надеешься, что в бою твоя удача будет больше моей? – Ингер положил руки на пояс, приняв уверенный и непринужденный вид, будто сам в своей удаче не сомневался.

– Отчего же нет? Происхождением я тебе равен. Род мой, как и твой, ведется от Хальвдана Старого, от его сына Дага. У Дага был сын Арнгрим, а у него – сын по имени Ангантюр Берсерк. Я происхожу от него, но через Хальвдана мы в родстве с Дёглингами. А из Дёглингов по матери происходит Харальд Прекрасноволосый, чей отец, Хальвдан Черный, изгнал из Ругаланда твоего дядю Хельги. Так что, как видишь, мои предки не уступают твоим родовитостью, но уже в давние времена превосходили их удачей и доблестью. Отчего же мне не надеяться на успех?

– Но мой дядя, которого ты назвал Хельги, показал, что его удача побольше, чем у многих, – Ингер слегка побледнел от этого скрытого поношения.

Будучи родней Ельгу через сводную сестру, Ингер не происходил от тех конунгов Ругаланда, которых Кольберн упомянул, но не счел нужным это уточнять, чтобы не умалять своих прав на дядино наследство. В конце концов, отец его матери тоже правил ругами, пусть и другими.

– Удача Хельги мне известна! Пока я зимовал в Корсуни, греки мне немало порассказали! Они, знаешь ли, помнят немало северных вождей, которые правили славянами! Лет полтораста назад Сугдею захватил один, они называют его Браваль, но не думаю, что это настоящее имя. Но это был воинственный и сильный вождь, тогда богу пришлось явить чудо, чтобы его укротить. Тот вождь разбил ворота города, ворвался в самый главный храм, захватил там несметные сокровища, но бог поразил его, его взяли жестокие корчи, так что у него лицо вывернулось к спине. Испугавшись, он приказал своим людям вернуть все награбленное, но это не помогло ему, и он лежал, расслабленный, обездвиженный, скованный силой бога по рукам и ногам, не мог шевельнуть даже пальцем. А ночью ему во сне явился святой муж, похороненный в той церкви, по имени Стефан, и приказал принять крещение, обещая тогда излечить его. Браваль послушался, и лицо его стало снова как у всех людей.

– Ты так говоришь, как будто сам почитаешь греческого бога! – заметил Ивор.

– Именно так! – охотно подтвердил Кольберн. – Верую во единого бога, который все создал и всем правит!

– Ты не был христианином, когда мы шли на греков! – воскликнул удивленный Ингер.