Последняя заря

– Она сказала: «Я не простая женщина, во мне сила земли Полянской. Я не подвластна моему брату-князю, а подвластна одним только богам. Я дала обет служить и принадлежать только богам. Тот, кто желает отнять меня у богов и взять в жены, должен доказать свое право на это. Если ты, Кольберн конунг, одолеешь моего брата-князя, тебе придется биться со мной…»

– Вот как? – Кольберн, польщенный званием конунга, в изумлении подался вперед, и у него загорелись глаза. – Разве она – воительница? Валькирия, владеющая оружием, как мужчина?

– Нет, – Асмунд не позволил себе улыбнуться. – Женщине, как ты знаешь, в тяжбе с мужчиной позволено выставить бойца по своему выбору. Так вот, она сказала: «Я изберу себе защитника из числа мужей земля Полянской, и если ты, Кольберн конунг, одолеешь его, то я буду твоей вместе с киевским престолом и всем наследством моего отца». И госпожа поручила мне спросить у тебя от ее имени: ты принимаешь это условие?

– Конечно! – Кольберн выпрямился. Мысленно уже одолев здешнего князя, он не считал за противника какого-то безымянного «мужа земли Полянской». – Я с радостью принимаю… Это будет достойно нас обоих… как в сагах!

– Тогда я передам князю, что все условия обговорены.

В тот же день Кольберн снова явился в Витичев и в присутствии всех киевских бояр и своих хёвдингов заключил договор с Ингером. Оба вождя поклялись на оружии соблюдать условия, а сам поединок назначили через день. Требовалось время, чтобы найти на ближайших островках Днепра подходящее место, достаточно сухое, чтобы не сражаться в воде и грязи, и достаточно близко от берега, чтобы свидетелям было все хорошо видно.

Место скоро нашли. Свенгельд и Торлейк, хёвдинг Кольберна, вдвоем обошли и осмотрели его, после чего сочли пригодным. Опытные воины обмерили площадку и оградили ее ясеневыми древками копий.

Но на другой день Ингер, в полдень явившись на место, напрасно ждал Кольберна. Вместо него прибыл Торлейк и с удрученным видом попросил отсрочки: еще вчера Кольберну стало худо, на него напала лихорадка и он до сих пор не смог оправиться.

– Что же с ним приключилось? – допытывался изумленный Ингер, не зная, радоваться ему болезни соперника или подозревать подвох.

– Видишь ли, конунг… – Торлейк и сам был в растерянности. – Еще в тот вечер, после того как наш конунг получил согласие вашей госпожи… Он лег спать и заснул, как обычно, но потом его стала во сне мучить ужасная жажда. Ему показалось, что к нему подходит его мать и протягивает ему серебряную чашу с водой. А мать нашего конунга умерла лет пятнадцать назад, а не видел он ее еще того больше, чтобы ты знал. Он взял чашу и выпил воду. И едва он выпил, как словно жидкий огонь пролился ему в нутро, как будто он хлебнул того горячего вина, которым нас угощали с хеландий Романа кейсара. Он страшно закричал, его телохранители слышали, и другие люди, что спали в том шатре и рядом. И с тех пор то огонь сжигает конунга, то мучает холод и озноб. Бергульв, наш лучший эриль, сделал ему целящую рунную палочку, но ты должен дать ему несколько дней, чтобы оправиться.

Ингер, не зная, как расценить этот чудесный рассказ, обернулся к своим людям. Но на всех лицах, не исключая Свенгельда и Асмунда, отражалось такое же безграничное изумление, какое чувствовал он сам.

* * *

Следующие два дня Прекраса прожила, едва дыша от страха, не зная, каким будет ответ на ее ворожбу. Но чувствовала она себя хорошо, дитя потихоньку ворочалось, однако несильно – оно стало уже слишком крупным и ему становилось в утробе тесновато для копошения. А всего лишь на третий день, под вечер, она узнала, какие плоды принесла ее решимость.

Прекраса сидела в избе и шила, как вдруг явился Нежига, тиун, через служанку попросив позволения войти.

– Госпожа! – Нежига поклонился. – Явились люди некие, варяги, говорят, послал их тот варяг, что в Витичеве… С ними наши Быстряй да Хольмар с Гангульвом. Говорят, князь позволил тем варягам тебе поклониться… Словом, просят допустить их слово молвить, низко кланяются!

Прекраса не сразу ответила: мешало волнение. Но с тревогой боролось любопытство. Если Ингер позволил варягам обратиться к ней, значит, с ним самим все хорошо. Эта мысль ее ободрила, и она, велев подать себе красивую греческую накидку, чтобы прикрыть простое домашнее платье, дала знак впустить приехавших.

Вскоре пришел Хольмар, Ингеров десятский, ведя за собой незнакомого варяга – лет тридцати, среднего роста, с пушистой русо-рыжеватой бородой и близко посаженными серо-голубыми глазами. Не поражая внешней мощью, он однако производил впечатление человека толкового и ловкого. Прочие, кому незачем было соваться в княжью избу, остались ждать снаружи. За ними вошел Ратислав и встал возле Прекрасы, сложив руки на груди и молча давая понять, что хозяйка дома находится под защитой.

– Будь жива, госпожа! – Хольмар поклонился Прекрасе. – Князь тебе кланяется, спрашивает о твоем здоровье.

– Я здорова. А что сам князь?