Последняя заря

– Пусть я буду разрублен на части, как вождь рассекает золото, чтобы раздать его дружине, если не стану лучшим и верным другом Ингеру конунгу и тебе, госпожа! – положив на него руку, слабым голосом поклялся Кольберн. – Только спаси меня от этого огня, которым злая диса наполнила мое нутро и лишила меня силы!

– Жди меня сегодня вечером, я принесу зелье, – пообещала Прекраса. – И тогда к утру тебе станет лучше. Через три дня жар и озноб тебя отпустят. После этого нужно будет взять вот эту рубаху, – она показала, не прикасаясь, на сорочку, в которой лежал Кольберн, мокрую от лихорадочного пота, – и бросить ее в реку. Постепенно твои силы восстановятся. А когда ты сможешь встать, ты должен будешь взять совсем новую сорочку, которую еще никто не носил, и каравай хлеба, отнести к реке и оставить на иве у воды в дар девяти сестрам. Если сделаешь все, как я сказала, болезнь отпустит тебя. Но если, – уже было собравшись уйти, Прекраса вновь повернулась к Кольберну, – ты только помыслишь о том, чтобы нарушить клятву, те девять жестоких сестер вернутся к тебе и приведут еще трижды девять, еще более злых и голодных!

Вечерняя заря застала ее у воды. Сделав отвар белых цветков «русалочьего цвета», она нашептала его, глядя на полыхание золота и багрянца над широким Днепром.

На море-океане, на острове Буяне
Стоит бел-горюч-камень…

– говорила Прекраса, расчесывая волосы, для чего ей пришлось намотать нижний их конец на локоть.

На камне сидит сам Перун-отец
Берет он железный ключ,
Запирает бел-горюч-камень,
Замыкает девять сестер-трясовиц, змеевых дочек…

Ей требовалось размотать уже свитую пряжу судьбы и перемотать заново, запирая то, что выпустила, и отгоняя то, что призвала. Кого бы ни видел Кольберн в своем сне – Деву Улыбу, Мать Макошь, госпожу Фригг или в самом деле Богородицу греков, совет он получил верный. Снять с него наведенную болезнь могла только Прекраса, знающая, как она была наслана. И теперь с каждым произнесенным словом ей становилось легче на душе – завязывающий узлы на чужой судьбе обременяет этим и свою. Прекраса расчесывала волосы, чувствуя, как с каждым ее движением расправляются и приходят в лад незримые нити бытия, отчего легче дышится всеми свету белому.

И говорит им Перун-отец:
Вы, сестры-лихорадки, одна – Леденея,
Вторая – Огнея,
Третья – Студёнка,
Четвертая – Дрожуха,
Пятая – Трясуха,
Шестая – Маяльница,
Седьмая – Трепалка,
Восьмая – Корчея,
Девятая – Знобея!
Оставьте вы Кольберна у града Витичева,
Уйдите из буйной головы его, ясных очей, желтых кудрей,
Из сердца, из печени, из всего нутра.
Заберите семьдесят хворей,
Семьдесят скорбей, семьдесят болезней,
А сами подите в лес,
На дерево сухое,
На болото глухое!
Там живите, а нас не троньте!
Запираю я слово мое именем Матери-Воды,
Именем Матери-Земли,
Отсылаю на остров Буян, на бел-горюч-камень,
И кто тот камень изгложет,
Тот мое слово превозможет…

Глава 5

Дней через десять, когда Ингер с женой и дружиной уже был в Киеве, туда явился Кольберн. С собой он привел лишь десяток хирдманов, прочие пока оставались в Витичеве. К этому времени Кольберн совсем оправился, к нему вернулись бодрость и красноречие, и теперь он собирался вновь, как и год назад, предложить Ингеру свою службу. Снова одетый в яркий кафтан с чудными собако-птицами, он вступил в гридницу, где его ждали, кроме княжеских домочадцев, многие знатные кияне. Слухи о его притязаниях, о вызове на поединок, его болезни и исцелении широко разошлись по земле Полянской, и всем хотелось на него поглядеть.

Ельга-Поляница встретила его у очага, держа рог с медом.

– Рада вновь видеть тебя здоровым, Кольберн, – улыбнулась она. – Прошу богов о том, чтобы они не отняли у тебя здоровье, а нас не заставили пожалеть о том, что мы помогли тебе его вернуть.

– Благородный человек сдержит клятву, даже если это будет стоить ему жизни! – одарив ее пылким взглядом, Кольберн поклонился и принял рог. – И думаю, я не растеряюсь, когда попаду в Валгаллу и увижу валькирий, ибо я уже видел тебя, а прекраснее тебя, госпожа Хельга, не может быть ничего ни на земле, ни на небе!