Последняя заря

– Жив, жив, – сквозь плеск воды ответила Дымница. – Вон как кричит да ручками машет – славный витязь еще будет, бойкий! Нынче небо ясное – будет у молодца нашего глаз зоркий, ум вострый, счастье ему будет во всем!

Так это мальчик, отметила про себя Ельга и улыбнулась: Дымница, как опытная пряха судьбы, знала все приметы и предрекала удачливую судьбу каждому младенцу, тем самым сотворяя ее. Однако сама радоваться не спешила. Второй сын Прекрасы, тот, что был наречен Ельгом, родился лишь чуть раньше срока, однако не прожил и года. Надежды этого, недоношенного, выжить и вырасти были еще меньше. Он казался тенью ребенка, едва вынырнувшей из темных вод и готовой скользнуть туда снова от малейшего дуновения.

Со двора постучали.

– Кто там? – Прекраса приподнялась, бросила испуганный взгляд на младенца. – Не пускайте никого!

– Да это рубаху принесли, – Дымница кивнула Ельге. – Я уж передавала князю, что сын.

Прекраса немого успокоилась; Ельга выглянула на крыльцо и взяла у Ингера его сорочку, чтобы завернуть дитя.

Завернув дитя в рубаху, Дымница отнесла его к печи и положила на пол перед ней.

– Хозяин с хозяюшкой! – позвала она, кланяясь печи. – С малыми детушками, со всеми родовичами! Примите чадо наше, храните, берегите от зла видимого и невидимого, чтобы был он красен как заря, силен как вода, богат как земля!

Будучи приложен к груди, младенец живо начал сосать, так усердно, будто понимал, что слаб и нуждается в силах. Прекраса наконец улыбнулась, но тут же с тревогой взглянула на оконце.

– Затворите! – шепотом велела она. – Зачем открыли?

– Да уж больно душно.

– Я же велела – закрыть.

Дымница, удивленно двинув ртом, задвинула заслонку. Когда младенец наелся, она забрала его и передала Ельге. Та привязала ему на запястья по красной шерстяной нити, выпряденной на левую сторону, такой же нитью перевязала тельце как пояском. Дымница тем временем обмыла роженицу и помогла переменить сорочку.

– Спи, – Ельга села, держа младенца на руках. – Я покачаю, если что.

– Оконца не отворяйте, – с беспокойством сказала Прекраса. – И кто бы ни пришел – не впускайте.

– Не впущу, – вздохнула Ельга. – Ты бы хоть велела полынь на двор выкинуть – так смердит, не продохнуть. Чего ее теперь держать, уж проводили русал…

– Тише! – вдруг рассердившись, Прекраса махнула на нее рукой. – Пусть лежит. Надо так.

Ельга вздохнула и села под оконцем, надеясь, что через щель все же пробьется свежий воздух. Дымница прибрала в избе, унесла воду от мытья, вернулась с пустым корытцем и поставила к стене. «Вода – в земь, дитя – в рост…» – бормотала она. Потом села у двери и зевнула. В густых морщинах ее бледного лица лежал отпечаток усталости. Ельга вдруг подумала: эта старая женщина приняла сотни младенцев, сотни раз отворяла и затворяла ворота Нави. Как же, должно быть, устали от этой работы ее сухенькие руки.

– Ложись спи, – велела ей Ельга. – Ты тоже умаялась. Я посижу, мне спать не хочется. А завтра кормилицу приведем.

– А ты не умаялась? – хмыкнула старуха. – Весь день круги водила, с зари утренней.

– Я молодая, мне ничего! – Ельга тихо засмеялась. – Посторожу наше счастье-долю.

Дымница снова развернула убранный постельник и улеглась у холодной печи. Вскоре раздалось ее посапывание. Ельга сидела, при свете единственной свечи на столе поглядывая в нахмуренное личико младенца, иногда наклонялась и прислушивалась, дышит ли. Он был такой маленький, легкий, будто щенок. Ельга даже не думала, что держит на руках будущего князя русского – он казался таким хрупким, почти случайным гостем на белом свете, и следовало сперва убедиться, что он здесь задержится, прежде чем думать о его грядущей судьбе.

И все же, чем дольше Ельга сидела, держа младенца, тем сильнее до нее доходило: у Ингера снова есть сын! Если он окрепнет, вырастет, достигнет трехлетнего возраста, будет посажен на коня… Прекраса станет княгиней, ей, Ельге, придется отойти в тень. А потом ему исполнится двенадцать, он будет считаться мужчиной. И со временем сядет на Ельгов стол… Как его нарекут? Сын по имени Ельг у Ингера уже был. Иные люди, у которых умирают малые дети, снова и снова дают новорожденным почитаемые родовые имена, а ведь теми смертями предки дают понять, что не пришло им еще время вернуться в белый свет. Не стоит называть и этого сына Ельгом. А как? Хрориком, в честь Ингерова отца? Но Хрорик здесь не правил, его никто в Киеве не знает. Что уж говорить об отце самой Прекрасы – его имени Ельга и не помнила, кому здесь до него есть дело?

У оконца, снаружи, раздался осторожный, вкрадчивый стук. Ельга вздрогнула от неожиданности, разом вынырнув из своих мыслей.

– Кто там? – тихо спросила она в щель, чтобы не разбудить спящих.

Неужели Ингер, уже один раз повидавший жену и чадо, не пошел спать в гридницу, как ему велели, а все бродит в тревоге по двору?

– Впусти меня, – шепнул в ответ женский голос.

Тихий, глухой, он тем не менее прозвучал так отчетливо, будто губы говорившей прижимались к уху Ельги.

– Кто это? – в удивлении повторила та.

– Это я, Ольсева.

– Ольсева? – Ельга в удивлении встала.