Последняя жатва

У Феоктиста Сергеича было прозвище, под которым в районе его знали даже те, кто ни разу не слышал его имени-отчества: внештатный районный агроном. Ему бы и быть агрономом – по всему своему складу, горячему интересу к этому делу, но жизнь рано увела его из деревни, от сельского хозяйства совсем в другую сторону – на армейскую службу. Служил он, видно, хорошо, потому что и орденами его наградили, и дослужился до подполковника. Когда вышел в отставку, годы его были хоть и пожилые, но еще не старые, здоровье позволяло работать, и его направили сюда, в район. Дело бы ему нашлось по силам и знаниям в любом колхозе, в любом совхозе. Феоктист Сергеич загорелся, помолодел даже, —наконец-то займется тем, к чему всегда тянулась его душа. Но встретилось препятствие: жена ни в какую не соглашалась уезжать из города. Менять городскую квартиру на деревенскую избу? Асфальт на пыль и грязь? Носить ведра от колодца? И Феоктист Сергеич спасовал, не хватило у него характера переломить несогласие супруги, настоять на своем. Остался в городе, в квартире на восьмом этаже, с коврами и полированным мебельным гарнитуром – и со скукой пенсионерского ничегонеделания. Однако земля, поля, сельский труд влекли его, без этого он не мог, и он стал ездить в район, где не довелось ему работать, просто так, из интереса, болел за колхозные дела, переживал районные успехи и неуспехи. Побывает в одном-двух колхозах, пройдет по полям, фермам, будто и впрямь внештатный районный агроном, поговорит с колхозниками, трактористами, бригадирами, при случае и с начальством покрупнее, – скоро его уже все узнали, а сам он в районе знал всех поименно, – посидит где-нибудь в сторонке на собрании полеводов, животноводов, птичниц, механизаторов, послушает горячие перепалки – как вести дела дальше, что мешает, какой перенять опыт. На людских сборищах, особенно при начальстве, Феоктист Сергеич голоса не подавал, помня, что он постороннее, никем не уполномоченное лицо и нет у него никакого права встревать в деловые разговоры колхозников. Но в беседе один на один, вот как с Петром Васильевичем, Феоктист Сергеич увлекался, хотелось и ему высказать свое мнение, поразмышлять вслух. Он был начитан, накопил дома целую библиотеку по сельскому хозяйству, был в курсе всех новшеств и последних достижений, памятлив на цифры, – их он особенно любил, старательно собирал и записывал в свой блокнотик, ибо, как он говорил, через статистику только и можно познать суть. В районе относились к нему по-разному. Одни смотрели на него как на странного чудака, не вполне нормального, другие – даже подозрительно: что это за человек такой, чего он ходит, смотрит, что, собственно, ему надо, кто разрешил? Петру Васильевичу поначалу он тоже показался не совсем понятным, ибо так уж, видно, ведется среди людей, что самое непонятное – это бескорыстие, но потом он разглядел добрые, всегда приветливо-внимательные глаза Феоктиста Сергеича, точно два ясных голубых фонарика, горящие из-под его седоватых бровей, застенчивую, почти постоянную на его лице, как бы тихо ласкающую каждого встреченного им человека улыбку. В прошлом году, осенью, пахали позднюю зябь, вздымали на всю глубину тракторных плугов. Было студено, дул северный ветер. Феоктист Сергеич, в старой своей армейской телогрейке, вот с этим рюкзачком за плечами – с термосом, куском городского хлеба в бумаге, круто сваренными яйцами, солью в аптечном пузырьке из-под сердечных пилюль, забрел на полевой тракторный стан. Как раз садились обедать, пригласили и его, накормили пшенным кулешом с салом. Феоктист Сергеич набродился уже по полям, смачный кулеш, подернутый пленкой, с рыжими шкварками, разжигал аппетит, и ел он с нескрываемой охотой, обжигаясь, по-крестьянски подставляя под деревянную ложку кусочек хлеба. Потом Петр Васильевич курил свою законную послеобеденную цигарку, а некурящий Феоктист Сергеич прихлебывал из термосной крышки горячий заваренный еще дома чаек, и они не спеша, как два старых товарища, разговаривали, – вспоминали войну, каждый вспоминал свой фронт: Петр Васильевич – как отступали из-под Чернигова и Курска к Дону, Феоктист Сергеич – калининские леса, коварные топи, как солдаты на себе, на своих спинах и плечах, за десятки километров подносили снаряды к пушкам и «катюшам», потому что никакому транспорту было не пробраться по бездорожью. Там, на Калининском, в одном из полков Феоктист Сергеич был начальником штаба. Ни разу не пересеклись с Петром Васильевичем их военные дороги, большие расстояния разделяли их фронты и воинские части, но они говорили – и казалось, будто они воевали вместе, плечо к плечу, такая одинаковая, в общем, была война, что на Дону, что под Калинином. Одинаково мерзли в снегах, в тесных продымленных землянках, хлебали один и тот же суп из горохового концентрата, заправленный «вторым фронтом» – консервированной свиной тушенкой, одинаково убивало рядом товарищей, с которыми еще за минуту до этого скручивали из одной газеты, из одного кисета цигарки…