Последняя жатва

– А за Борьку я тебя просто не знай как просить буду. В ноги поклонюсь, – заговорила Марья, заискивая перед Алексеем. Легко менялись ее настроения, ее тон: она могла сердиться, шуметь, говорить грубые слова – и тут же, через минуту, улыбаться, вести себя совсем наоборот. Она и Алексею улыбнулась. Большинство зубов у нее во рту были синевато-серые, железные. – Отпустят его с армии – пособи ему, подскажи, наставь, как и ему в городе пристроиться. Все ж таки родной племянник он тебе, не чужой человек. А мы уж тебя отблагодарим. Парень он смышленый, из школы одни хорошие отметки носил, плохих сроду не ставили. Ему только попервости направление дать, а там он и сам разберется, своими ногами пойдет…

– Об чем речь? – ответил Алексей снисходительно, с набитым ртом, добирая из уже почти опорожненной миски последние ложки борща. – Конечно, помогу. И расскажу, и покажу, и с нужными людьми сведу, познакомлю. Чужим помогаю, а то своему племяшу! Куда захочет, на любую специальность. Захочет к нам сверловщиком – пожалуйста, устрою. Заработки хорошие. Сварщиком, как я, – тоже пожалуйста. Еще проще. В свои ученики возьму. А там – две с полтиной в месяц, гарантия! На станках захочет – токарном, фрезерном, можно и на станках. Дело его. Два-три месяца учеником – и разряд. И дуй уже сам. Насчет жилья – можно и у нас с Веркой, не стеснит. Но лучше – в рабочем общежитии. Скорей свое жилье отхлопочет. А уж если женится – так еще скорей. Квартир сейчас много строят, не то что когда я выбивал. Главное, как напирать на начальство будешь…

– Борькино место тут, – не поднимая от миски головы, проговорил Федор. Он вроде бы не возражал Марье прямо, но свои слова высказал с тихой и твердой убежденностью, как сокровенное свое желание. – Там, в городе, и без него много. Чего ему дом бросать, где-то чего-то искать, когда тут для него все есть… С седьмого класса четыре лета подряд он мне на комбайне помогал. Подучится чуток, лето еще одно со мной поработает и сам комбайн получит…

Насчет дальнейшей судьбы сына Федор раздумывал постоянно, и чем ближе подходил срок его демобилизации, тем все напряженней становилось у Федора в душе. Ему очень не хотелось, чтоб сын отрывался от семьи, уезжал куда-то на сторону, где-то там, вдали от родителей, искал свое дело и счастье. Последние годы, когда сын подрастал, Федор ждал его возмужания одновременно с радостью и беспокойством. С радостью —потому что думал, предполагал, рисовал себе в мыслях, как будут они работать рядом, на глазах друг у друга, и как будет им хорошо от этого: двое взрослых мужчин в доме, уже вроде бы и не отец с сыном, а скорей близкие соратники и друзья… Утром, рано, их будет поднимать звонок будильника. Все утра хороши, чудесны, и радостно вставать на заре – и весной, когда воздух полон дыхания оживающей земли, и летом, когда с полей вокруг деревни плывет томительный запах зреющих хлебов, и зимой, когда на стеклах окон мороз нарисовал узоры и висит багровый шар солнца над синими степными снегами… Совместное умывание в бодрящей прохладе сеней, горячая картошка и молоко на столе, совместный путь на работу, шаг в шаг, плечо в плечо…