Последняя Золушка

Еще я вспомнил предварившее все сегодняшнее: мерзкое жужжание бракованного дневного света, визг металлических ножек по плитке и это «я бы вдул», в одно мгновение взрезавшее какую-то важную грань, отделяющую прежнего меня от меня нынешнего, и вызвавшее обвал… обвал чего? Я не мог этого объяснить, я как будто перестал владеть связной речью – речью со всеми ее нюансами и тонкостями, где все регламентировано и разложено по полочкам, где мурашки – это не совсем онемение… Мурашки – это когда металлом по бетону, песком по стеклу, детским острым кулачком по детским же ощетинившимся ребрам… Гипертонический криз? Разве случается такое просто потому, что прочел какие-то распечатанные на принтере слова? Трудно поверить, особенно человеку профессии, так же строго регламентированной, точно сосчитавшей, сколько костей в скелете и через какое до секунды определенное время делится оплодотворенная клетка! Разве можно объяснить все это ей – этой, в белом халате, круглосуточной, безотказной, как хорошо отлаженный механизм, просыпающийся от малейшего толчка, кодовой фразы «у меня очень болит…». У меня действительно ОЧЕНЬ болело… болели все эти прочитанные СЛОВА, наверное, просто не умещавшиеся в моей голове, забитой скопившейся за годы тридцатью двумя томами спрессованной трухи! Поэтому стучало, болело, и сейчас мне помогут – выбросят, вычистят это вон… чтобы осталось только мое, привычное, чтобы больше никаких мурашек… никакого тягучего скрипа по стеклу, металла по бетону…

Боже, как хочется с кем-то об этом всем поговорить! Но я не стал даже пытаться что-то объяснять этой деловой колбасе с тонометром и кучей шприцов, заправленных панацеями на все случаи жизни и не-жизни. Хотя она вроде и должна понимать толк в границах живой и неживой материи, когда одно стремительно перетекает, превращается в другое?… – Я потряс головой, звон в которой постепенно сменялся просто однотонным гулом. Незапланированные нагрузки? Что все-таки на это ответить? И я сказал:

– Да вроде нет…

Ее это, похоже, вполне устроило.

– Бессонница? Спите хорошо?

– Сплю хорошо, – согласился я. – Разве что кофе пью многовато.

Она бросила взгляд на стопку использованных стаканчиков, вставленных один в другой, и припечатала:

– Ага! Это что, все за сегодняшний вечер?

– Ну… в общем-то, да.

– Угу… Как вас вообще на части не разнесло, удивляюсь! Кофе тут хороший, настоящий. С кофеином. Который в вашем случае должен быть строго дозированным!

– Бальзак тоже пил очень много кофе, – попытался оправдать свою жадность к халявным напиткам я.

– Я в курсе про Бальзака. Еще он страдал ожирением и очень мало двигался! Да и как писатель он мне не очень!

– Просто он уже не в тренде, как сейчас говорят. А вообще писатели все мало двигаются… мне так кажется… работа такая. И потом, вы сами сказали: лежите, не двигайтесь, – попытался пошутить я. Но она только хмыкнула, подняв вверх тонкого рисунка, но тоже какие-то восточные, как и глаза, брови и велела:

– Давайте померяем. Ага, уже лучше… верх сто семьдесят!

– А какой должен быть?

– А какое у вас рабочее давление? Знаете?

Я пожал плечами:

– Никогда не интересовался, наверное, как у всех…

– У всех – разное, – отрезала она, но затем смягчилась: – Вы совершенно себя запустили. Сердце, смотрю, тоже пошаливает. Сколько вам лет, Лев Вадимович Стасов?

– А это не праздный интерес? – Мне явно полегчало, если я уже зачем-то пытался флиртовать с салатовыми штанами.

– Совершенно не праздный, – заверила доктор с восточными корнями. Теперь эти корни явственно просматривались в изяществе ее пальцев с ненакрашенными, коротко остриженными ногтями, безупречно овальными. Голос же был, напротив, безо всяких скруглений – сплошь острые грани и углы. – Я должна заполнить карточку вызова.

– Сорок пять, – ответил я, глядя, как она споро собирает использованные шприцы и пустые ампулы.

– Обычно в этом возрасте все и начинается! – заверили меня.

Мир номер два. Вымысел. Три желания

Волк выскочил из-за дерева внезапно. Красная Шапочка охнула. Обычно Волк поджидал ее километра через два, в чаще, и поэтому она шла, беззаботно размахивая веточкой и сдвинув бейсболку козырьком на затылок.

– Ты что ж себе позволяешь? – злобно прорычал Серый.

– А?… – пискнула Шапка. Хотя Рыбка теперь обреталась у нее, на мгновение ей стало по-настоящему страшно.

– Ты свою бабку за Кощея выдать не хочешь? – издевательски осведомился Волк. – Хорошая была б парочка! Обое, блин, бессмертные! Чё такое? У меня все графики к чертям летят! Я что, по сорок раз на дню это чудо нафталиновое жрать должен? Чума! Ты ей намекни, чтоб она хотя бы меновазиновой растиркой не пользовалась!

– У нее радикулит! – с вызовом сказала Красная.