Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте, 1944–1945

– Отлично, я должен был предположить подобное, – пробормотал я, переводя дух и вылезая из машины. – Оставьте самолет здесь. Я сразу снова вылечу, – крикнул я наземному персоналу. Затем я устроил разнос офицеру-зенитчику, посоветовав ему показать своим доблестным людям таблицы опознавания самолетов, которые висели во всех ангарах.

На командном пункте аэродрома я получил необходимую информацию о ситуации в воздухе в секторе Фаррельбуша. Истребители-бомбардировщики все еще кружили над окрестностями. Было лучше немного подождать. Я находился на аэродроме около моря, рядом с которым была база морской авиации.

Ко мне подошел гауптман со светло-красными петлицами.[225] В руке он держал бутылку.

– Мне жаль, старина, – произнес он сочувственно.

– О, не волнуйтесь, гауптман. Это случалось со мной и прежде, и, вероятно, случится снова, только сегодня мой день рождения и, несмотря на блестящий фейерверк, было не очень приятно получить пожелания счастливого дня рождения таким способом.

Мы с улыбкой обменялись рукопожатиями.

– Хорошо, позвольте мне теперь лично поздравить вас. Я не мог бы придумать лучшего применения для своей «Veuve Clicquot».[226]

В поздних сумерках, когда из Фаррельбуша пришел сигнал «все чисто», я приземлился там на своей желтой «шестерке».

Когда я вошел в столовую, то обнаружил, что в ней произошли впечатляющие изменения. Она напоминала сцену из арабской сказки «Тысяча и одна ночь». С потолка свешивались три парашюта, а сверху их шелковые купола освещали синие лампы.

– Откуда вы, вредители,[227] взяли звезды? – спросил я с восхищением.

– Пинц заставил их появиться как по волшебству из ниоткуда, герр обер-лейтенант, при помощи картона и ножниц, – усмехнувшись, ответил Патт. Его веснушчатое лицо сияло, словно полная луна в весенней ночи.

Начался великолепный вечер.

Из съестного была жареная свинина, которую привезли из Хезепе, за ней последовали изысканное печенье и кофе; и намного позднее, приблизительно в четыре часа утра, мы, словно заговорщики, сидели кругом на настоящих восточных диванах с одеялами и подушками. Куча пустых бутылок говорила о том, что это была очень обильная пирушка.

Теперь мы еще раз пили черный кофе, чтобы привести в порядок свою затуманенную голову.

Дортенман после длительного философского созерцания искусственного звездного неба внезапно заметил, что на нем нет никакой луны. Он начал карабкаться на плоскую крышу барака, крича, что он, конечно, стянет луну с небес.

– Принесите лимоны, Мишо, сахар и шнапс, – произнес я слегка запинаясь.

– Со шнапсом все в порядке, шеф, но лимонный сок…

– Успокойтесь, Патт, чертов болван. Вы ничего не понимаете. Я собираюсь сделать коктейль.

– Чушь. Разве вы никогда не слышали «Николашку»?

Мишо, ординарец, поставил необходимые ингредиенты на маленький стол, но прежде, чем мои дрожащие руки успели расставить рюмки, Мюллер-Бернекк, Патт, Прагер и Зандельмейер высыпали сахар в свой кофе.

Я послал за несколько большим количеством сахара и попросил для себя лично немного больше кофе.

Но снова произошла заминка. Пьяные пилоты начали кидаться зернами кофе, целясь друг другу в лицо. Лимон упал на пол, и немедленно начался захватывающий футбольный матч. Скоро желтый плод был раздавлен и закатился под стул.

Петер Крумп ползал на четвереньках по полу, крича:

– Где этот чертов мяч? Кто уничтожил мяч?

Мишо принес большее количество ингредиентов и после длительных усилий коктейль был готов – на вкус он был хорош! Рюмки поднимались все чаще и чаще. Выжатый лимон, добавленная полная чайная ложка сахара, который теперь покрылся коричневой коркой от кофе. Мы проглатывали шнапс и закусывали лимоном. Скоро ничего не осталось. Когда аккордеонист закончил играть свое сентиментальное танго «Маленькая Аннушка», Зибе, уставившись на свою рюмку, затянул «Милый маленький Николашка».

В этот момент в столовую в большом возбуждении ворвался Дортенман. Мы все должны были выйти наружу. Он достанет луну. Он собьет ее с неба.

Все с воплями и смехом высыпали на открытый воздух. Яркое звездное небо, лежавшее над нами во всем своем сверкающем величии, и свежий ночной ветер охладили наши горячие лбы. И была луна в своей последней четвертой фазе.[228]

Ханс Дортенман объяснил, что хотел сделать, и приступил к исполнению своего замысловатого плана. Дортенман снял одну из кухонных печных труб и теперь нацеливал ее на луну. Патт, держа трубу, опасно раскачивался туда и сюда на хрупком табурете. По инструкциям Дортенмана он не должен был закрывать отверстие трубы руками, чтобы через него можно было увидеть луну.

Время от времени Патт своими огромными лапами стучал по трубе, и с другого ее конца на лицо Дортенмана падали хлопья сажи. Тот изрыгал ругательства и кричал:

– Она опять ушла, и все же я точно поймал ее в перекрестье прицела.

И игра начиналась снова.

Какая ночь! Как великолепно расслабиться среди своих приятелей, товарищей в воздухе, товарищей в смерти и товарищей в вашей каждодневной жизни.