Последние бои Вооруженных Сил Юга России

И вслед за этим гуськом стали идти по направлению от парохода вооруженные люди: часть команды дроздовцев, уже посаженная на пароход, была вызвана на позиции. Они шли, сосредоточенно спокойные, держа винтовки наперевес и с трудом нащупывая себе дорогу в этой толпе. Их молодые лица были строги — и зарево пожара делало их еще более сосредоточенными.

— Поддержим честь юнкеров, — сказал кто‑то из них.

И хотелось поклониться им до земли. Хотелось радоваться за них, что идут они так спокойно на смерть.

Ждать было дольше нестерпимо и небезопасно; если нас не возьмут здесь, то надо было делать что‑то, чтобы взяли в другом месте. Поручики Л. и О. пошли на разведку. Они вернулись довольно скоро.

— Нас возьмут вместе с конно–горной батареей на пристань «Русского Общества». Идемте туда.

И мы снова пошли назад, изнемогая от усталости. Обещание командира батареи придавало нам новые силы. Еще один этап — и мы отдохнем. На пристани «Русского Общества» была обычная картина. Все смешалось — люди, лошади. Парохода не было видно; подходил маленький катер и грузил маленькие партии людей, имевших счастье попасть на него. И хотя беспокоила мысль, что до прихода большевиков не исчерпается весь этот людской материал, была какая‑то надежда, что нас возьмут.

Я повалился на землю, положив голову на кого‑то из спящих товарищей. Эти минуты боя, эти минуты тесного единения связывали меня с ними особыми нитями, особыми привязанностями, которых не знают люди, не бывавшие в боях; в этом чувстве людской связи есть великое утешение боя, в этом есть великое вознаграждение за ужасы крови, которая теряет свою цену.

Я стал засыпать. «Как хорошо, — думалось мне, — что я попал в эту последнюю экспедицию. Я присутствовал при последних минутах нашего поезда. И если мы все, которые не покинули поезда, составляем кадры, не изменившись, то те, кто послан был в последний бой, достойны стать воистину участниками литургии верных…» И вспомнил я, как в Гайдуке бросил нас наш механик Женя Д. Он жил с нами в одной теплушке; он был неразвитой, неумный, беспринципный юноша. В шутку говорил он, что перейдет к большевикам, потому что «служить надо там, где больше платят». Я не удивился, когда узнал, что Д. в суматохе боя бросил свои вещи в кусте и скрылся. Хорошо, что его нет. Он мешает чистоте нашей. Скроется темнота ночи. Небо озарится светом нового величия. По этому небу, в лучах солнечного света, войдут к Престолу Божьему погибшие и сохранившие честь. Вот уже небо засияло пламенем, очищающим нас от мирских сует… Вот уже оно пылает в своем величии…

Я открыл глаза и проснулся. Перед моими глазами бушевал пожар складов. Чей‑то голос закричал, покрывая весь шум толпы:

— Погрузки больше не будет! Все оставшиеся, идите грузиться на Восточный мол…

Мы уже совсем изнемогали от усталости, когда пошли на пристань Восточного мола. Больше суток мы были без хлеба. Томила жажда. Кое у кого оставалась вода в походной фляжке; и когда люди уже падали от усталости, два–три глотка воды возвращали упавшие силы.

— Я не могу больше нести стреляющие приспособления, — сказал я.

Поручик Л. взял их у меня и понес сам. Мы шли по набережной рядом с водой. Он пронес их несколько шагов и бросил в море. Мы вышли на дорогу. Было уже светло. Гулко застучали по камням наши сапоги. И в этом мерном стуке солдатских сапог чувствовалась мне новая связь, дающая нам силу. «Будем теснее держаться друг друга», — думалось мне. В эту минуту я любил всех этих чужих людей, которые были связаны со мной общей судьбой.

До пристани Восточного мола пришлось идти несколько верст. Мы прошли уже цементный завод и, проталкиваясь сквозь людскую толпу, дошли до самой пристани. Громадный пароход «Орел», с высокими бортами, стоял недалеко от нас. С невероятным трудом подвигались мы к сходням, которые, мы надеялись, возьмут нас теперь на борт парохода.

И в эту минуту произошло то, что заставило всех содрогнуться. Пароход дал три коротких свистка, сходни опустились — и он стал медленно отчаливать. С борта бросил кто‑то веревку; какой‑то солдат судорожно схватился за нее, и его подтянули на пароход. В толпе пронесся какой‑то стон.

— Не может быть… — сказал я вслух.

Но пароход явно отчаливал. Вот уже он, развивая ход, пошел к внешнему рейду. «Что делать?» — пронеслось в голове. Перед нами стояла толпа, убитая и растерянная. Мы собрались вместе маленькой кучкой.

— Это последний пароход. Придется, пожалуй, отступать в горы, — сказал я.

Все промолчали. Вдруг на склоне горы показались всадники и раздалась пулеметная стрельба. Значит, они уже там; значит, отступление отрезано. И у всех мелькнула одна и та же мысль: большевики обстреляют это скопление людей. Но тогда все эти тысячи жизней обречены на смерть. И все, без всякого уговору, поспешно стали растекаться с опасного места.