Последние Девушки

Стоять – далеко не то же самое, что сидеть. Встав на ноги возле машины, я чувствую, что таблетки опять вступают в свои права и швыряют меня на землю. Но Тина уже рядом и не дает мне упасть. К шее взлетает нож и повисает рядом с горлом, царапая кожу.

– Извини, детка, – говорит она, – отделаться не получится.

Тина тащит меня к дому, я барахтаюсь и упираюсь изо всех сил. Мои каблуки вонзаются в гравий, но они неспособны нас затормозить, и о моем отчаянном сопротивлении свидетельствуют только две глубокие борозды на дорожке. Одна моя рука придавлена ее рукой. Той самой рукой, что сжимает нож, которого я не вижу, но могу явственно почувствовать. Каждый раз, когда мой рот открывается, чтобы закричать, подбородок упирается в его рукоятку. Много раз подряд.

Когда я не кричу, я пытаюсь отговорить Тину.

– Не делай этого. – Я выплевываю слова, брызгая слюной. – Ты же точно такая, как я. Ты выжившая.

Тина ничего не отвечает. Просто продолжает тащить меня к двери, до которой теперь не больше десятка метров.

– Твой отчим тебя насиловал, так ведь? Ты поэтому его убила?

– Ага, типа того, – отвечает Тина.

Ее хватка слабеет. Самую малость, но вполне достаточно, чтобы стало ясно – я нашла ее слабое место.

– Они отправили тебя в Блэкторн, – продолжаю я, – хотя ты не была сумасшедшей. Просто защищалась. От него. И с тех пор только и делаешь, что защищаешь женщин. Наказываешь мужчин, которые их обижают.

– Замолчи, – говорит Тина.

Но я не хочу. И не могу.

– А в Блэкторне ты познакомилась с Ним.

Теперь я говорю уже не об Эрле Поташе. Тина это явно понимает, поскольку говорит:

– У него было имя, Куинси.

– Вы были близки? Вы встречались?

– Он был моим другом, – говорит Тина, – единственным в этой гребаной жизни.

Она замедляет наше беспорядочное движение в сторону дома. Ее рука сдавливает меня сильнее, острие ножа упирается в кожу под подбородком. Я хочу сглотнуть застрявший в горле ком, но не могу, опасаясь, как бы оно ее не проткнуло.

– Назови его имя, – приказывает она, – давай, Куинси.

– Не могу, – отвечаю я, – пожалуйста, не заставляй меня.

– Можешь. И скажешь.

– Пожалуйста… – слово дается мне с большим трудом, его едва слышно. – Пожалуйста, не надо.

– Назови его гребаное имя!

Я судорожно сглатываю помимо своей воли. От этого кончик ножа еще глубже втыкается в кожу и жалит меня, словно ожог – горячий и пульсирующий. Из глаз катятся слезы.

– Джо Ханнен.

Вверх по горлу стремительно катится тошнота, выталкивая эти два слова изо рта. Тина держит нож на том же месте, пока я извергаю содержимое желудка. Кофе, виноградная газировка и таблетки, еще не успевшие просочиться в мой организм.

Когда все заканчивается, я не чувствую себя лучше. Когда к горлу приставлен нож, а до входа в «Сосновый коттедж» остается пять метров, это невозможно. Мне все так же плохо, голова все так же кружится. Я совершенно выбилась из сил, тело отказывается повиноваться, словно парализованное.

Тина опять тащит меня к дому, и на этот раз я уже не сопротивляюсь. Мой боевой дух иссяк. Все, что мне остается, – это плакать, даже не имея возможности вытереть с подбородка блевотину.

– Почему?

Хотя я и так уже знаю ответ. В ту ночь она была здесь. Вместе с Ним. Помогала Ему убивать Жанель и остальных. Точно так же, как когда-то помогла убить тех туристов в лесу. И как потом убила Лайзу, хоть она это и отрицает.

– Мне надо знать, что ты помнишь, – отвечает Тина.

– Но почему?

Ответ прост: это позволит ей решить, убивать меня или нет. Как Лайзу.

Мы уже у самой двери, у этой жуткой, коварной пасти. Оттуда тянет слабым, бросающим в озноб холодом.

Я начинаю кричать, истерическим криком, рвущимся из опаленного желчью горла.

– Не надо! Пожалуйста, не надо!

Я хватаюсь свободной рукой за косяк, вонзая глубоко в дерево ногти. Тина резко меня пихает, раздается сухой треск, и от дверной рамы отламывается щепка. Я кричу не переставая.

«Сосновый коттедж» принимает меня в свои объятия.

40

Оказавшись внутри, я умолкаю.

Не хочу, чтобы «Сосновый коттедж» знал, что я здесь.

Тина отпускает меня и слегка подталкивает. Я отлетаю на середину гостиной, скользя ногами по полу. Внутри царит благословенный мрак. Мутные стекла почти не пропускают с улицы постепенно гаснущий свет. Через распахнутую дверь сочится свет фар и ложится на пол ярким прямоугольником. В самом его центре располагается тень Тины, которая стоит, сложив на груди руки и отрезая мне путь к отступлению.

– Ну, вспомнила что-нибудь? – спрашивает она.

Я оглядываюсь по сторонам со смесью любопытства и ужаса. На стенах темнеют пятна сырости. А может, и крови. Я стараюсь на них не смотреть. Пятна видны и на потолке, только круглые. Определенно от протечек. К стропилам прилепились птичьи гнезда и паутина. Пол забрызган птичьим пометом. В углу валяется дохлая мышь, высохшая до кожи.

Всю эту деревенскую мебель вывезли и, надеюсь, сожгли. Гостиная теперь кажется просторнее, а вот камин стал меньше, чем мне запомнилось. В памяти встает картина: Крейг и Родни стоят перед ним на коленях – мальчишки пытаются вести себя как взрослые мужчины и неловко возятся со спичками и хворостом.