Последние дни Атлантиды

Но в тот день трапеза была необычной, ведь Лессира к своему изумлению увидела за столом архонта Гроджа. Она мельком, недовольно отметила про себя, что ее будто бы и не ждали: царь Хронос и его гость, оживленно беседуя, уже приступили к трапезе. При ее появлении архонт встал и почтительно поклонился, отец же с улыбкой кивнул ей и продолжил прерванный ее приходом разговор с Гроджем.

Архонт Гродж, сидевший меж отцом и дочерью, охотно беседовал с Хроносом, но не забывал бросать мимолетные взгляды на Лессиру, устремившую взор в пространство и рассеянно перебиравшую тонкими, нежными пальцами сочный спелый виноград. Казалось, она и не замечает, что ягоды плачут в ее руках красными слезами ароматного сока, а она, не останавливаясь, все трогает их. Необычное состояние дочери было замечено и Хроносом, он посмотрел на нее обеспокоено и тревожно, справился о ее самочувствии. Лессира, словно очнувшись ото сна, ответила, что просто немного не выспалась, ведь прошедшая ночь была особенно душной.

— Слава Небесам, ты здорова, дочь моя, — с облегчением промолвил Хронос, и даже попытался пошутить: — надо сказать, что я уж было подумал, что ты влюблена, и с тобою случился любовный недуг.

При этих словах Лессира вздрогнула, а лицо ее вдруг покрылось красными пятнами, она решила, что Гродж все рассказал ее отцу, и тот прямо сейчас, при постороннем человеке, будет вести расспросы и чинить ей выговоры. Но архонт, не поднимая глаз от блюда, стоящего перед ним, спокойно доедал рис и спаржу. Так что Лессира, судя по отсутствующему виду Гроджа, могла осознать, что тот здесь ни при чем. Уже в следующий момент она поняла, что отец просто пошутил, а она, неизвестно чего испугавшись, своим ярким, предательским румянцем, возможно, выдала себя. Но, к счастью, Гродж вовремя пришел ей на помощь, он, видимо, вполне осознавая, какая щекотливая атмосфера создалась меж дочерью и отцом, столь неосторожно высказавшим свое предположение, незаметно толкнул кубок с вином, и бордовая, благоухающая ароматами жидкость вдруг выплеснулась на белоснежную тогу архонта. Слуги сразу же бросились ему на помощь, расторопно принесли воду и ткань, стали тереть пятно, от чего, впрочем, оно становилось еще больше. Размеренный ход трапезы был нарушен, так что Хроносу уже было не до Лессиры. А она под прикрытием возникшей суеты незаметно выскользнула из зала.

Оставшись одна, она несколько мгновений в растерянности постояла у дверей, словно, соображая, куда же ей пойти. Лессира ощущала в душе непонятное смятение. Она почти уверена была, что Гродж нарочно вылил на себя вино. Но зачем? Она рассуждала, что если бы он не сделал этого, тогда отец обязательно заметил бы ее смущение и стал бы ее расспрашивать, и пусть она не сказала бы ему всей правды за столом, при постороннем человеке, он, конечно, упорствовать бы не стал, но позже наедине Хронос обязательно вернулся бы к возникшему разговору. Значит, Гродж не хотел, чтобы царь узнал об увлечении своей дочери. Если в том нет личной выгоды для него, значит, Гродж — порядочный и великодушный человек. Но какая же для него может быть выгода? Он никогда до сей поры ни словом, ни взглядом не выражал своего особого расположения к ней. Напротив, она всегда считала его грубым, неприятным человеком, от встреч с которым ее отец темнел лицом. Сегодня же, неожиданно встретившись с ним за утренней трапезой, она будто бы увидела его новым взглядом. И надо отдать архонту должное: мало того, что ему не чуждо чувство такта и уважения к женщине, так он еще, как оказалось, и очень привлекательный мужчина. Мужественное лицо Гроджа, его темные, почти черные глаза, смотревшие на Лессиру пытливо и внимательно, неотступно стояли пред ее внутренним взором. Она вновь и вновь мысленно возвращалась к утренней встрече и почему-то это ей доставляло удовольствие.

Незаметно для себя Лессира оказалась в саду, в тенистой аллее эвкалиптов. Она жадно вдыхала еще не разгоряченный солнечным жаром воздух и чувствовала, как где-то в глубине ее души рождаются новые для нее ощущения и мысли. Она не знала, почему так взволновал ее пристальный взгляд до сей поры неприятного для нее человека. Что изменилось в ней? Куда ушли прежние, еще вчера живые ощущения и душевные состояния, которые она считала истинными и надежными? Почему сегодня ей так трудно даже просто вспомнить события дня вчерашнего? И этих непониманий, вдруг родившихся в глубинах ее внутреннего мира, было очень много. Они, как морская волна, стремительная и беспощадная, накатывали на нее, они будто бы поглощали все ее прежние состояния. Но все-таки почему она не может вспомнить о том, что волновало ее еще вчера? И самое странное заключалось в том, что образ Тода стал каким-то призрачным, почти нереальным, будто бы они расстались не вчера, а несколько лет назад. Казалось, что с каждым мгновением, с каждым ее шагом по влажной тенистой аллее его образ, да и сами воспоминания о Тоде растворяются и уходят.