Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

«Во время этих бесед, – говорит Шелленберг, – Гиммлер стал часто говорить об ухудшении здоровья Гитлера. На мой вопрос о том, как же он в таком случае сохраняет свое влияние, Гиммлер ответил, что энергия Гитлера не уменьшилась, но противоестественный образ жизни, превращение ночи в день, постоянное недосыпание, непрестанная суета и нескончаемые вспышки ярости совершенно истощили окружение и создали в ставке невыносимую атмосферу. Я говорил о том, что покушение 20 июля вредно отразилось на здоровье Гитлера, в особенности на его голове. Гиммлер соглашался с такой возможностью. Он все время говорил о сутулости Гитлера, о болезненной бледности, о трясущейся левой руке Гитлера, об операции на голосовых связках, сделанной в ноябре, которая, несомненно, стала результатом полученной Гитлером контузии».

Эти не вполне точные, как мы видим, высказывания Гиммлера позволили изобретательному Шелленбергу прибегнуть к новым аргументам. В начале апреля он обратился к своему другу, профессору де Кринису, директору психологического института в Шарите, за сведениями о здоровье Гитлера. Де Кринис сам не принадлежал к группе врачей, имевших непосредственный доступ к Гитлеру, но, вращаясь в медицинских кругах, он, естественно, слышал высказывания врачей, наблюдавших фюрера. «По моему мнению, – ответил де Кринис, – ненормальные движения Гитлера, которые я лично видел в документальных фильмах, явно свидетельствуют о болезни Паркинсона». При упоминании этого волнующего названия Шелленберг оживился. Он устроил встречу Гиммлера с де Кринисом, на которую рейхсфюрер привел руководителя службы здравоохранения рейха доктора Конти, самого отпетого шарлатана из всех нацистских врачей. Де Кринис повторил свои мысли относительно заболевания и симптомов болезни Паркинсона и позднее отметил, что рейхсфюрер выслушал его «с большим интересом и пониманием».

Несколько дней спустя, 13 апреля, Гиммлер вызвал Шелленберга в свою ставку в старом Цоссенском замке в Вустрове, и там они в течение полутора часов гуляли в цветущем лесу. «Шелленберг, – сказал Гиммлер, – я полагаю, что с Гитлером нельзя больше иметь дела. Как вы думаете, де Кринис прав?» Шелленберг ответил, что не видел Гитлера два года, «но все результаты его деятельности, которые я вижу очень ясно, заставляют меня думать, что настало время действовать». В том разговоре они не стали обсуждать детали: еврейский вопрос, новые зарубежные контакты, новые переговоры по тайным дипломатическим каналам Шелленберга.

«Гиммлер был сильно расстроен. Гитлер откровенно демонстрировал свое отчуждение. В качестве позорного наказания Гитлер приказал личному составу дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» снять нарукавные повязки[130]. Он сказал, что не может доверять никому, кроме штандартенфюрера доктора Брандта[131] и меня. Что ему делать? Он не может убить Гитлера, отравить или арестовать в имперской канцелярии. Если это сделать, то остановится вся военная машина рейха. Я объяснил ему, что все это не важно. Было только две возможности. Он может пойти к Гитлеру, описать ему события, произошедшие за последние два года, и убедить добровольно уйти в отставку. <…> «Это абсолютно невозможно! – горячо возразил Гиммлер. – Он тут же впадет в ярость и собственноручно застрелит меня на месте!» – «Тогда обезопасьте себя, – сказал я. – У вас в подчинении достаточно офицеров СС, которые могут внезапно арестовать Гитлера. Если же этот выход тоже не годится, то мы можем привлечь к этому делу врачей».