Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

Кребс получил приказ остаться в бункере в качестве военного советника Гитлера, а Кейтель и Йодль – покинули Берлин вместе. Кейтель отправился к Венку, а Йодль в новую ставку Верховного командования вермахта в Крампнице[158]. Кейтель был всего лишь послушной куклой в руках Гитлера, а Йодль – утомленным генералом, через которого Гитлер продолжал контролировать вооруженные силы. Но теперь было ясно, что Гитлер осознанно отказался от командования. Часть пути Кейтель и Йодль проделали вместе. «Я могу сказать Венку только одно, – сказал Кейтель, когда они садились в машину. – Битва за Берлин началась, и ставкой в ней является судьба фюрера». Что ответил Йодль на эту угодливую фразу верноподданного и ответил ли он что-нибудь вообще, мы не знаем, но можем предполагать, что у него на этот счет были другие взгляды. Он разделял мнение многих ортодоксальных, более независимых генералов, на которых мелодрама, разыгранная Гитлером, произвела куда меньшее впечатление, чем его сумасбродные военные решения. Какими бы лизоблюдами они ни были, эти услужливые генералы, трижды пережившие чистку командования армии, среди них все же остались люди, помнившие, что Гитлер считал себя солдатом, а долг солдата заключается в том, чтобы отдавать приказы и брать на себя ответственность. Но Верховный главнокомандующий пренебрег своим долгом и повел себя как капризная примадонна. Угрозы самоубийством и истерическое отчаяние представлялись им трусливой халатностью; такие сцены не производили благоприятного впечатления на их холодные практичные души. Они отбыли на место новой дислокации штаба, исполненные тайного презрения и вынужденные сами планировать стратегию, заниматься которой отказался их самозваный военачальник.

Между тем новость об этом знаменательном совещании вызвала потрясения и в других местах. Гиммлер, в полдень переместивший свой штаб в Хоэнлихен, получил сообщение об этой поразительной новости от Фегеляйна. В тот момент с Гиммлером находились двое его непосредственных подчиненных: профессор Гебхардт, его «злой гений», кандидатуру которого Гиммлер только вчера предложил на пост шефа немецкого Красного Креста[159], и обергруппенфюрер Готтлоб Бергер, начальник Главного управления СС[160]. Кроме того, в Хоэнлихене находилось гиммлеровское управление лагерями военнопленных[161], готовое к переводу в Баварию (это была идея Шелленберга), подальше от влияния костолома Кальтенбруннера.

«В Берлине все сошли с ума! – сказал Гиммлер Бергеру, услышав новость Фегеляйна. – Фюрер в ярости, говорит, что армия его обманула, а теперь и СС покинули его в беде[162]. В моем распоряжении еще остался батальон эскорта, шестьсот человек, почти все – раненые и выздоравливающие. Что мне делать?»

Бергер был простым швабом, добродушным, открытым и словоохотливым. Ему были неведомы сложные чувства и эмоции. Политические игры и психологические упражнения Шелленберга были ему чужды и ничего для него не значили. Он не сочувствовал сомневающимся душам, не понимал внутренних душевных конфликтов и сомнений в верности, которые так долго мучили Гиммлера. Для него сложившаяся ситуация в моральном плане была совершенно ясна, и он сказал Гиммлеру уверенным тоном не знающего колебаний служаки: «Вам надо немедленно отправляться в Берлин, господин рейхсфюрер, и взять с собой батальон эскорта, если фюрер изъявил намерение остаться в имперской канцелярии…» «У меня не было слов, – вспоминает он, – чтобы выразить мое раздражение. Я едва сдерживался и сказал: «Я еду в Берлин, и ваш долг – сделать то же самое»[163].

Гиммлер с готовностью согласился, но тем не менее он не забыл и о Шелленберге. Что он скажет, если Гиммлер уедет сейчас в Берлин? Шелленберг как огня боялся встречи Гиммлера с Гитлером, во время которой в простой душе рейхсфюрера могла с новой силой вспыхнуть никогда до конца не исчезавшая верность. Шелленбергу стоило большого труда отговорить Гиммлера от посещения дня рождения Гитлера, но сейчас Шелленберга рядом не было, и отговаривать рейхсфюрера было некому. Тогда, оставшись после обеда наедине с Гиммлером, Шелленберг услышал от него долгожданные слова, которые привели его в восторг: «Я склонен думать, Шелленберг, что вы правы. Мне надо принять то или иное решение». Это было не слишком определенное высказывание, но Шелленберг был доволен и этим. Он отлучился, чтобы еще раз встретиться с Бернадотом – на этот раз на датской границе, – и информировать графа о том, что Гиммлер готов к переговорам. Пребывая в радостном возбуждении, Шелленберг сел в машину и поехал на северо-восток. Через несколько часов из бункера позвонил Фегеляйн и принялся убеждать Гиммлера приехать в Берлин и уговорить фюрера покинуть Берлин. К тому же Бергер безапелляционным тоном сказал, что долг Гиммлера – немедленно отправиться в Берлин. Гиммлер снова оказался перед нелегким выбором, и душа его снова рвалась на части.