Последние дни Константинополя. Ромеи и турки

- Там впереди ещё одна запертая дверь, - наконец произнёс он. - Её я тебе открывать не стану.

Яннис вынужден был вернуться. Они закрыли дверь в подвале, водрузили засов на место, а затем вместе выбрались из подвала во двор.

Павел, судя по всему, и дальше собирался присматривать за незваным посетителем, так что предложил отвести его к своей матушке и накормить:

- Она сейчас как раз хозяйничает на дворцовой кухне, - пояснил молодой венецианец, но Яннис отказался. Мальчик хотел спросить, можно ли вернуться на второй этаж дворца и дослушать, чем кончится заседание, но тут Павла отвлекли по некоему делу и он со словами: "Оставайся здесь", ушёл на стену.

Яннис присел на ступеньку дворцового крыльца и вдруг почувствовал, что голова просто кружится от впечатлений последних нескольких часов. Кажется, она уже не могла вместить больше, поэтому теперь мальчик был рад, что Павел Миноттос велел сидеть здесь.

В памяти всплывало то одно, то другое. Вспомнилась стрела, найденная в башне. И записка, прикреплённая к стреле. Вспомнились слова Нотараса о том, что генуэзец сам мог её написать. Конечно, подобные обвинения были глупостью. Яннис задумался, что мог бы сказать, окажись в ту минуту на заседании, и вдруг пришло понимание: "Ту записку на греческом языке мог сочинить только тот, кто говорил на этом языке с рождения!"

В Городе всегда жило много иностранцев, хорошо говоривших на местном языке, но Яннис, сам не зная как, мог даже на слух с лёгкостью отличить соотечественников от остальных. То же и на письме: что-то в построении фраз будто подсказывало, на родном ли языке человек пишет. И вот Яннис преисполнился уверенности, что слова "примите свою участь" не мог написать ни турок, ни другой иностранец.

Конечно, во вражеском лагере за стенами мог найтись ромей, который составил записку, но Яннис подумал: "А если Лука Нотарас в чём-то прав и эта стрела не прилетела с турецкой стороны? А вдруг её кто-то принёс и положил в башне? Не Юстинианис, конечно. И этот кто-то принёс записку вовсе не для того, чтобы предостеречь, а чтобы нас напугать и сломить наш дух".

Юстинианис и раньше обнаруживал в башнях записки на стрелах "из вражеского лагеря". Но все ли послания прилетали с турецкой стороны? Особенно если учесть, что кто-то портил метательные машины, о которых упоминал Юстинианис в недавнем споре с Нотарасом. Получалось, что на западных стенах появился человек, тайно служащий туркам, и этот человек - не турок, тайно пробравшийся в город, не кто-то из венецианцев или генуэзцев, а ромей. То есть предатель. И этот предатель продолжит появляться на стене - снова что-то задумал, а ночью попробует осуществить.

Доказательства существования этой "ночной тени" были настолько зыбкими, что Яннис решил ни с кем не делиться догадкой. Мальчика не приняли бы всерьёз, хотя он чувствовал, что прав. Даже Юстинианис, который сам же говорил о подозрительно ломающихся механизмах, с сомнением покачал бы головой, ведь он был генуэзцем, а не ромеем и не мог угадывать ромеев по письму.

Значит, Яннису несмотря на все запреты следовало сегодня ночью остаться на стенах и, не выдавая своего присутствия, проследить за всеми, за кем только можно. Если именно этой ночью Великий Турок решил предпринять решающий штурм, то именно в эту ночь помешать действиям предателя было очень важно.

Отец никогда бы не разрешил остаться на стенах ночью, поэтому Яннис решил, никого не спрашивая, пробраться на оборонительную стену, примыкавшую к дворцу, и спрятаться там где-нибудь.

* * *

Вечер 28 мая 1453 года

Мария, жена Луки Нотараса, стояла в Святой Софии в толпе молящихся и плакала. Младший сын, Яков, стоявший рядом с ней, спросил о причине, но Мария лишь успокоила его:

- Ничего, это пройдёт.

В соборе, освещённом тысячами огней, совершалась вечерня, а народу было столько, что центральная часть, а также северный и южный нефы оказались заполнены. Даже на галерее второго яруса, где находился василевс и придворные, тоже было полным-полно людей. Столько не приходило уже давно - с тех пор, как здесь отслужили первую униатскую службу, упомянув в ней папу римского как главу объединённой Церкви. Теперь же священники-униаты служили вместе с противниками Унии, а люди, не посещавшие собор из-за боязни оскверниться, внимали словам священников и дьяконов, не разбирая, кто есть кто. Даже Лука, который часто говорил, что лучше Городу быть под властью мусульман, чем папы, находился здесь и молился вместе со всеми, стоя по правую руку от василевса.

Мария не видела лицо мужа, как и лиц двух своих старших сыновей. Видела лишь плащи (красный и два синих), но по еле уловимым движениям голов, а также движениям рук, поднимающихся для крестного знамения, знала, что никто из троих - ни Лука, ни Леонтий, ни Михаил - не чувствуют себя вынужденным находиться здесь. Все стояли здесь по своей воле, и их охватило то же чувство единения, что и всех присутствующих.