Последние дни наших отцов

В конце концов она уснула, но резко проснулась – в постели его не было. Он неподвижно стоял в углу комнаты, озабоченный чем-то глобальным, и смотрел в окно; его правая рука лежала, как обычно, на мускулистой груди, у сердца, словно пряча шрам.

Она тотчас встала и обняла его.

– Ты почему не спишь? – спросила она нежно.

– Шрам…

Шрам? Он ранен! Она бросилась в ванную за бинтами и антисептиком; не нашла, устремилась к телефону звонить горничным и швейцарам, но он, снова увидев ее в комнате, сказал с улыбкой:

– Это метафора… Я здоров.

Ох, какая она дура! Дура дурой, и стоит столбом – глупая, надоедливая, угодливая любовница.

Он растроганно обнял ее и стал утешать.

– Ты мне скажешь, откуда у тебя этот шрам?

– Когда-нибудь скажу.

Она поморщилась. Не любила она так сильно любить.

– Когда же ты скажешь наконец? Ты меня больше не любишь? Ты встретил другую, да? Если так, скажи, лучше знать, не так больно…

Он приложил палец к ее губам. И прошептал:

– Я расскажу тебе про шрам, расскажу обо всем. Расскажу, когда мы поженимся.

Он поцеловал ее в шею, она ослепительно улыбнулась и, закрыв глаза, еще крепче прижалась к нему.

– Так ты на мне женишься?

– Конечно. После войны. Или во время, если война затянется.

Она засмеялась. Да, они поженятся. Как только кончится война. А если война так и не кончится, уедут далеко, в Америку, скроются от всего мира и будут жить так, как они оба заслужили. Так прекрасно, что и представить нельзя.

* * *

Увольнение в Лондоне было не хуже отдыха в Испании. Агенты, отгородившись от Европы, жили в уютном мирке, так непохожем на все, что они пережили во Франции. Каждый из членов группы занялся своими делами. Главное, поменьше думать о предстоящем отъезде во Францию. Беззаботность шла им на пользу.

По утрам они ходили бегать в Гайд-парк, чтобы не терять форму. Потом целый день болтались вместе по магазинам и кафе. От нечего делать ходили тайком по двое-трое на Портман-сквер, в один из филиалов Секции F; там был кабинет Станисласа. Просто так, повидаться, хоть это и запрещалось. Рассаживались у него в кабинете и торчали там, попивая чай и болтая обо всяких пустяках в полной уверенности, что обсуждают важные вещи. Генеральный штаб УСО находился не здесь, а на Бейкер-стрит, 53–54; большинству оперативных агентов этот адрес был неизвестен: в случае ареста они при всем желании не могли выдать местоположение этой узловой точки УСО. На самом деле Портман-сквер был лишь одним из филиалов Секции F – их существовало несколько, – призванным обмануть бдительность таксистов и немецких агентов, засланных в столицу: те считали Портман-сквер штабом какого-то подпольного французского центра с непонятными задачами. По вечерам они ужинали не дома, а ночь нередко проводили в Мейфэре, набившись к Эме, и играли в карты. Если шел сильный дождь, ходили в кино, даром что их познаний в английском обычно не хватало, чтобы понять содержание фильма. К тому же Толстяк был теперь просто одержим английским: хотел выучить язык и найти Мелинду, официантку из Рингвэя. В Блумсбери он все время сидел на кухне, погрузившись в толстый учебник грамматики, грыз крекеры и повторял уроки, а когда оставался один, тренировался говорить вслух: I am Alain, I love you. Это была его любимая фраза.