Последние дни наших отцов

Чем ближе был отъезд, тем сильнее курсантами завладевал страх. Их всех вызывали на Портман-сквер, они получили новое задание и инструкции. Скоро все поочередно окажутся в транзитных домах возле аэродрома Темпсфорд. И все старались провести последние дни как можно лучше. Лора с Пэлом каждый вечер куда-нибудь ходили: ужинать, потом в театр или в кино. В Блумсбери возвращались поздно, рука в руке, нередко пешком, несмотря на февральский холод. Кей и Клод уже спали, Толстяк на кухне учил английский. В спальне Лора и Пэл старались вести себя тихо и незаметно. На заре Лора возвращалась в Челси.

В воздухе была разлита угроза – снова во Францию, снова к отцам. Угроза жизни. Фарон нервничал, вел себя все несноснее. В один из последних вечеров, что они провели вместе в Блумсбери, он без конца над всеми насмехался. Едва не рассорившись с Кеем, великан удалился на кухню, подальше от упреков, сыпавшихся в его адрес. Клод пошел за ним. Как ни странно, Клод был единственным, кого Фарон уважал, даже побаивался. Быть может, потому, что в глубине души все считали его Божьей десницей.

– Нельзя же всю жизнь быть мудаком, Фарон! – стал отчитывать его кюре.

Исполин с сальными волосами, пытаясь уйти от разговора, стал шарить по шкафам и набил рот печеньем Толстяка.

– Ты чего добиваешься, Фарон? Чтобы все тебя возненавидели?

– Меня и так все терпеть не могут.

– Потому что заслужил!

Фарон медленно прожевал печенье и печально ответил:

– Ты и правда так думаешь?

– Нет… Вернее, даже не знаю! Когда я слышу, как ты с людьми разговариваешь…

– Черт, я же шутил, это юмор! Надо чуть расслабиться, мы же затем тут и сидим. Скоро обратно во Францию, не забывай.

– Надо быть хорошим человеком, Фарон, вот что не надо забывать…

Они долго, очень долго молчали. Лицо у Фарона сделалось суровым, серьезным.

– Не знаю, Клод, – голос у него дрогнул. – Мы солдаты, а у солдат нет будущего…

– Мы бойцы. Бойцов заботит будущее других людей.

Гнев в глазах Клода потух. Они сели за кухонный стол, и кюре закрыл дверь.

– Что мне делать? – спросил Фарон.

Он смотрел Клоду прямо в глаза, прямо в душу. Однажды он ему покажет, он им всем покажет: он вовсе не таков, как они думают, он не подонок. И Клод понял, что великан просит отпустить ему грехи.

– Иди делать добро. Будь человеком.

Фарон кивнул. Клод пошарил в кармане и вытащил крестик.

– Ты мне уже дал свои четки в Бьюли…

– Возьми и его тоже. Носи на шее, у сердца. Только вправду носи, четок твоих я что-то не вижу.

Фарон взял распятие, и когда Клод отвернулся, благоговейно поцеловал его.

* * *

Через несколько дней служба безопасности УСО санкционировала отъезд Толстяка во Францию, он получил приказ. Расстроенный, что покидает своих, он складывал чемодан, но свою любимую французскую рубашку оставил, жалел, что не съездил к Мелинде. Распрощавшись со всеми, он двинулся из Лондона в транзитный дом. В машине, по дороге к Темпсфорду, он понуро думал, что если попадется немцам, то назовется племянником генерала Де Голля, чтобы его уж точно казнили. Зачем жить, если никто тебя не любит?

Остальные тоже один за другим получали приказ об отбытии. Расставались без лишних церемоний, как будто уезжали ненадолго. “До скорого”, – говорили они друг другу, бросая вызов судьбе. Вслед за Толстяком Лондон покинули все: Клод, Эме, Кей, Пэл, Лора, Фарон – именно в этом порядке. В начале марта главное командование поставило цели и задачи на текущий, 1943 год, и все исчезли во чреве бомбардировщиков “Уитли”.

Эме оставил ключи от своей мансарды в Мейфере Станисласу.

Толстяк, Клод, Кей и Пэл оставили ключ от квартиры в Блумсбери под ковриком. Они так или иначе не могли взять его с собой: ключ был английский и мог их выдать. Агентам нельзя было брать с собой никаких вещей английского производства – ни одежды, ни безделушек, ни аксессуаров. Поэтому ключ, спрятанный под железной рамкой коврика, будет лежать и ждать возвращения кого-то из жильцов. А плата за жилье в их отсутствие станет поступать арендодателю напрямую из банка.

Пэл уехал сразу вслед за Кеем. Последнюю лондонскую ночь он провел в объятиях Лоры. Оба не спали. Она плакала.

– Не волнуйся, – шепнул он ей в утешение. – Скоро мы встретимся здесь снова. Очень скоро.

– Я люблю тебя, Пэл.

– Я тоже тебя люблю.

– Обещай, что будешь любить меня всегда.

– Обещаю.

– Лучше обещай! Сильнее! Обещай от всей души!

– Я буду любить тебя. Каждый день. Каждую ночь. Утром и вечером, на заре и в вечерних сумерках. Я буду любить тебя. Всю жизнь. Всегда. В дни войны и в дни мира. Я буду любить тебя.

Она покрывала его поцелуями, а он молил судьбу сберечь любимую. Проклятая война, проклятые люди; пусть судьба выпьет всю его кровь до последней капли, лишь бы пощадила ее. Он отдавал себя судьбе за Лору, как отдавал себя Господу за Толстяка. Через несколько дней бомбардировщик сбросил его с парашютом над Францией.

Несколько недель спустя, в конце марта, канадец Дени, пропавший без вести, вернулся в Лондон целый и невредимый.

* * *