Последние дни наших отцов

– Ты не стараешься, ты преуспеваешь! Посмотри на себя! Ты лейтенант британской армии! Квартира, зарплата, герой войны… Уезжал совсем мальчишкой, а теперь ты выдающийся человек. Помнишь, как я перед отъездом складывал тебе сумку?

– Всегда буду помнить.

– Вещи тебе хорошие положил. И колбасу.

– И книги… Ты положил книги.

Отец улыбнулся:

– Они тебе понравились? Это чтобы ты держался молодцом.

– Я держался благодаря тебе. Я каждый день думаю о тебе, папа.

– Я тоже, сынок. Каждый день думаю о тебе.

– Папа, прости, что я уехал…

– Не огорчайся. Ты уехал, потому что так было нужно. Кто знает, что бы со мной стало, если бы ты не пошел на войну?

– Кто знает, что бы с нами стало, если бы я остался с тобой.

– Ты не сделался бы свободным человеком. Не стал бы собой. Эта свобода заложена в тебе, сынок. Свобода – это твоя судьба. Я горжусь тобой.

– Значит, иногда моя судьба мне не нравится. Судьба не должна разлучать людей, которые любят друг друга.

– Людей разлучает не судьба. Война.

– А может, война – это часть нашей судьбы?

– В том-то и вопрос…

Они шли и шли; дошли до дома Дойлов в Челси, пообедали там, куда Лора водила Пэла в первое их увольнение после Локейлорта. После обеда сын подарил отцу пиджак, и тот нашел его великолепным.

– С днем рожденья тебя! – пропел сын.

– Мой день рождения! Ты не забыл!

– Я никогда не забывал! И никогда не забуду!

Отец примерил пиджак: размер тот самый, рукава нужной длины.

– Спасибо, Поль-Эмиль! Он потрясающий! Я буду носить его каждый день.

Сын улыбнулся, счастливый счастьем отца. Они выпили еще по кофе и снова пошли гулять по Лондону. Но вскоре отец остановился посреди тротуара.

– Что с тобой, папа?

– Теперь мне пора возвращаться.

– Не уходи!

– Так надо.

– Не уходи, мне страшно без тебя!

– Ну-ну, ты же теперь солдат. Ты не должен бояться.

– Я боюсь одиночества.

– Мне надо идти.

– Я буду плакать, папа.

– Я тоже буду плакать, сынок.

Пэл пришел в себя. Он сидел на скамейке где-то на юге города, в незнакомом квартале, и плакал. Его трясло. Твидовый пиджак исчез.

25

Открыток больше не было. В декабре пришла последняя. С тех пор никаких вестей. Прошло два месяца, и ни звука. Наступил февраль, сын снова забыл о его дне рождения. Второй год подряд.

Отец грустил. Почему Поль-Эмиль не прислал ему открытку на день рождения? Просто открытку, красивый женевский вид, пускай даже без текста. Ее бы хватило, чтобы обмануть одиночество и растерянность. Наверно, у сына не было времени: банк – работа серьезная, наверняка он обременен обязанностями и трудится, не разгибаясь. Сын не простой человек, наверно, у него даже есть право подписи. Да и война. Всюду, кроме Швейцарии. Но швейцарцы такие занятые, сын заработался и не замечает, как проходят месяцы.

Но отец никак не мог себя уговорить. Неужто даже у самого крупного банкира не найдется минутки написать отцу пару слов, поздравить с днем рождения?

Он без конца перечитывал два своих сокровища. Ничто в них не говорило, что сын на него сердится. Тогда почему открыток больше нет? Каждый день ожидания уносил частичку его жизни. Почему сын его больше не любит?

26

Однажды вечером, в начале февраля, они собрались у Станисласа. Кей, Лора, Клод и Фарон играли в карты в столовой. Эме слонялся по гостиной. А Толстяк на цыпочках вышел на улицу повторять уроки английского. Он сидел в садике, окружавшем дом, под светом фонаря, прячась за красиво подстриженным кустом. Стоял страшный холод, но так он по крайней мере мог быть спокоен и не бояться насмешек. Он учился правильно выговаривать I love you. Пора было решаться, ехать к Мелинде, но он считал, что еще не готов – из-за английского. Помимо всего прочего. Еще он считал, что в любви нужна храбрость, и не знал, достаточно ли он храбр. Послышался какой-то шум, он прекратил свои упражнения: кто-то вышел из дома. Чтобы его не заметили, он забился в кусты. Это были Станислас и Пэл.

Они подошли поближе. Оба были печальны. Толстяк затаил дыхание и стал слушать.

– Ты какой-то грустный, – сказал Пэл.

– Немного, – отозвался Станислас.

Молчание.

– Опять уезжаем, так?

Станислас кивнул едва ли не с облегчением.

– А ты откуда знаешь?

– Ничего я не знаю. Догадываюсь. Мы все догадываемся.

У Толстяка в кустах екнуло сердце.

– Стан, хватит себя изводить, – сказал Пэл. – Мы прекрасно знали, что однажды это случится…

– Тогда зачем мы это сделали? – взвился старый летчик.

– Что сделали?

– Привязались! Нельзя так привязываться друг к другу! И не надо было встречаться после Бьюли… Это все я виноват… Вот черт! Мне было так одиноко в Лондоне, я так спешил встретиться с вами, мне так вас не хватало. Зачем я нас всех собрал? Какой же я эгоист! Будь я проклят!

– Нам тебя тоже не хватало, Стан. Мы друзья, а по друзьям скучают. К тому же мы больше, чем друзья. Знакомы от силы полтора года, а знаем друг друга как никто. Мы пережили вместе такое, чего, наверно, не переживем никогда и ни с кем.

– Мы хуже, чем друзья, мы родня! – удрученно простонал Станислас.

– В этом нет ничего плохого, Стан.