Последние дни наших отцов

Они посидели молча. Кунцер предлагал ему сигарету, выпить, поесть. Пэл отказался.

– Мне пора умирать. После того, что я сделал, мне давно пора умереть.

Кунцер не настаивал и вызвал стражу. И пока те не вошли в кабинет, успел доверительно шепнуть Сыну:

– Там не было женщины. В квартире женщины не было. Только мужчина. После ареста он почти сразу покончил с собой, проглотил таблетку. Умер как солдат, гордо. Его не пытали. Он не мучился. И женщины не было. А если и была, мы ее не поймали.

На лице Пэла расцвела ангельская улыбка. И он обратил к небесам мольбу – пусть всегда защищают Лору. Во Франции, в Англии, в Америке. Пусть она уедет далеко-далеко. Пусть встретит новую любовь. Пусть будет счастлива. Пусть не печалится о нем, пусть забудет его поскорей, пусть не носит траура. Он предатель, она должна это знать. Но он так ее любил. Любил Лору, любил отца. И то, и то – любовь, но разная. Невообразимо, как это одно слово может означать столько разных чувств.

– Вам не в чем себя упрекнуть, – снова шепнул ему Кунцер. – Вы выбрали отца.

Он взял его за плечи, и Сын подумал, что это отцовский жест, жест отца, когда он уезжал из Парижа, жест доктора Каллана, когда его завербовали в УСО, жест лейтенанта Питера, когда он закончил учебу в Бьюли.

– Любой сын выбрал бы отца! – продолжал Кунцер. – Я сам поступил бы точно так же! Вы были великим солдатом! Сколько вам лет, месье?

– Двадцать четыре.

– А мне на двадцать больше. И я уже никогда не стану лучшим солдатом, чем вы.

Двое гестаповцев вошли в кабинет и увели Пэла. Навсегда. Когда он проходил перед Вернером Кунцером, тот, вытянувшись по струнке, отдал ему честь. И еще несколько минут стоял, отдавая ему честь. А может, и несколько часов.

* * *

Через неделю после смерти Поля-Эмиля Кунцер пошел к отцу. Был ноябрь – и его сорок четвертый день рождения. Какого черта он поперся к этому папаше? Именно с этого визита он стал сам себе противен.

Он вошел в дом на улице Бак около половины первого. Проходя мимо чулана, вздрогнул от омерзения. Поднялся на второй этаж, постучал в дверь. И отец открыл. Кунцеру было не по себе: он неделями шпионил за отцом, знал о нем все, а тот его не знал.

– Вы к кому? – спросил старик.

Кунцера поразил его жалкий вид: отец сильно исхудал, в квартире было не убрано. Он ответил не сразу.

– Я от вашего сына.

Отец расплылся в улыбке и кинулся за чемоданом, хватая по пути пальто и шляпу.

– Ну вот, я готов! Я так ждал, боже мой, так ждал! Даже думал, что он больше не вернется. Вы меня отвезете, да? Вы его шофер? Как мы поедем в Женеву? Господи, как я рад вас видеть! Я уж думал, мы никогда не уедем! Поль-Эмиль ждет на вокзале?

Кунцер в замешательстве стал извиняться:

– Мне очень жаль, месье, но я не за вами.

– Что? Мы не едем в Женеву?

– Нет. Но ваш сын поручил мне передать от него весточку.

Отец просиял:

– Весточку? Великолепно! Ве-ли-ко-лепно!

У Кунцера мелькнула мысль сказать отцу о смерти сына, но он сразу ее отбросил. Из-за отца, из-за обещания, данного сыну.

– Я пришел сказать, что у вашего сына все хорошо. Даже очень.

– Но почему он так за мной и не пришел?

– Это слишком сложно.

– Сложно? Сложно? Что тут сложного? Если отцу обещают уехать вместе, за ним приходят, разве нет? Куда он опять уехал, скажите, бога ради?

Кунцер вспомнил открытку из Женевы и, не задумываясь, ответил:

– Он в Женеве.

– В Женеве?

– Да. Я пришел сказать, что вашему сыну пришлось вернуться в Женеву по срочному делу. Он очень занят. Но скоро вернется.

Лицо папаши сморщилось.

– Я так расстроен. Если он уехал в Женеву, то почему не взял меня с собой?

– Чрезвычайная ситуация, месье.

– И когда он теперь вернется?

– Думаю, очень скоро.

Отец, казалось, ослаб и недоедал. Однако из кухни по квартире растекался приятный аромат.

– Вы хорошо едите? – озабоченно спросил Кунцер.

– Иногда забываю.

– Но у вас вкусно пахнет. Готовите что-то?

– Готовлю. Для моего Поля-Эмиля. Каждый день, в полдень, поскорей прихожу с работы. Пораньше ухожу, попозже возвращаюсь. Ведь мы с Полем-Эмилем договорились встретиться и пообедать. Встретиться ровно в полдень, без опозданий, ведь поезд отходит в два часа дня.

– Поезд? Куда вы едете?

– Так ведь в Женеву!

– В Женеву? – повторил Кунцер.

Он уже ничего не понимал.

– А как, черт возьми, вы собираетесь попасть в Женеву?

– Не знаю. Уже не знаю. Но мы едем в Женеву – это точно, так сказал Поль-Эмиль. В дни, когда он не приходит, мне так грустно, что есть не хочется. Грусть отбивает аппетит, знаете ли.

Значит, так было каждый день.

– Вы и сегодня есть не будете?

– Нет.

– Но ведь есть все равно надо! Он скоро вернется.

Кунцер ненавидел себя за эти слова, за то, что воскрешает прах надежды. Но что еще ему делать? Страдание – такая гадость, он не хотел заставлять старика страдать.

– Хотите пообедать со мной? – предложил отец. – Я вам расскажу про сына.

С минуту Кунцер колебался. Потом согласился из жалости.

Отец пригласил его войти; в квартире царил жуткий кавардак, здесь больше не убирались. У двери, готовый к отъезду, стоял чемодан.

– Откуда вы знаете моего сына? – спросил отец.