Но тем не менее, зажатая между двумя вариантами, она несколько часов колебалась между тем, чтобы остаться в комнате, и тем, чтобы выйти. В конце концов лишь ненадолго вышла в коридор и огляделась – сперва посмотрела в одну сторону, потом в другую.
Свет был слабый. Коридор казался одинаковым в обоих направлениях и продолжался, сколько хватало глаз. Через несколько минут она вернулась и снова закрыла за собой дверь, потом села на кровать и стала ждать.
Чего она ждала, сама не знала, но в любом случае не дождалась ничего. А если чего-то и дождалась, то не поняла.
Они продолжали приходить, как и раньше, приносить еду, приносить воду, сидеть на стуле, втиснутом рядом с кроватью. Все казались на одно лицо, или почти, и она не знала, сколько человек за ней присматривает. Может, всего двое или трое, а может, и несколько десятков.
Они приходили и уходили, а потом она шла к двери, выходила в коридор и смотрела сперва в одну сторону, а потом в другую. Потом возвращалась в комнату, ложилась на кровать и не понимала, что с ней не так, почему она не может заставить себя уйти.
А потом в какой-то из дней, если это был день, мужчины не пришли. Она ждала, что ей принесут еду, но ничего не принесли. «Возможно, – думала она про себя, – у меня что-то случилось с головой, и я перепутала время». И принялась ждать дальше. Ждала, пока ей принесут воду, и воду не принесли. Только когда горло пересохло, а язык приклеился к зубам, она признала, что нет, с головой ничего не случилось, что проблема снаружи, в них. Проблема в том, что ее бросили.
«Сколько раз в жизни меня бросали?» – задавалась она вопросом, и не могла не думать, что слово «брошена» написано не на одном или двух моментах ее существования, но жирно намалевано на всей жизни в целом.
Она снова подумала о мужчине в машине, как он вез ее много миль, и как, без объяснений, сперва запретив ей выходить, сам вышел из машины и бросил ее, и погиб.
Только что, если он пытался ее не бросить, а спасти? Что, если ушел из машины, чтобы ей хватило воздуха? Чтобы она выжила? Есть ли какая-то разница? Он ведь все равно ее бросил, правда же, хоть и для того, чтобы спасти?
И кто знает, не это ли случилось с новыми мужчинами? Если она пойдет по коридору, тоже найдет их с ободранными, голыми или переломанными телами, погибшими ради нее, хотя она не знала, почему? Она наконец поняла: ей страшно идти по коридору. Страшно из-за того, что она там увидит.
«Ну и мысли», – думала она. Но уже начинало казаться, будто те не принадлежали ей.
А потом в какой-то момент она то ли умерла, то ли как будто умерла, и потом уже была не в состоянии сказать, что именно с ней случилось, если случилось. Возможно, жизнь ее покинула, а потом вместо жизни медленно подкралось что-то другое. А возможно, она перешла с одного уровня жизни на другой, а потом еще дальше, и ее присутствие в мире меркло и меркло, но все же как-то сохранялось. Не важно, что именно с ней случилось. Важнее, что с ней в итоге стало.
После этого она не могла пошевелиться, только двигать глазами. В итоге женщина лежала в комнате – или думала, что лежит. Только время от времени у комнаты не было стен, словно она дышала, и то была комнатой, а то становилась, проще говоря, улицей. Постоянно шел дождь – или то, что женщине казалось дождем, хотя она боялась, что если приглядится, то обнаружит, что это бледная эрозия песка или пыли.
Но нет, когда она оказывалась снаружи, ее лицо омывал прохладный дождь. А когда возвращалась комната, не было ничего.
И скоро только это и осталось – то прохлада на лице, то ничего, туда-обратно, туда-обратно, все слабее с каждым разом, медленно исчезая, но не до конца, и женщина исчезала заодно с ними. «Что мне делать?» – спрашивала часть ее сознания. «Делать? – отвечала другая. – А что ты можешь, кроме как ждать?»
Оцепенение
Когда они ложились спать, она привыкла класть обе ладони на его руку. Что ей делать теперь, когда руки у него больше нет?