Последние дни. Павшие кони

«Прошу прощения?» – подумал он. Что это за книга? Он попытался перевернуть ее и посмотреть на название, но как бы ни поворачивал, обложки не видел. А когда перелистнул страницу, та осталась прежней, с прежними словами, и откуда-то он знал, что это слова еще не написанной книги, что он читал не книгу или еще не книгу, а выловил что-то из паутины будущего, не запутавшись в ней, прямо как призрак.

И когда в голову пришло это слово – «призрак», – он вспомнил, что эта комната проклята. «Мой разум, – подумал он, – карта этих каирнов».

Каких каирнов? Комната вокруг замерцала. Он обнаружил, что не может шевельнуть руками – а потом неожиданно понял, что может, но надо двигаться очень осторожно, иначе они отвалятся. Он поднимал их так медленно, что они словно вообще не двигались. Вокруг стояли фигуры, и он двигал сквозь них руками так медленно, что не развеял; все это были силуэты его тела, на всех тех местах в комнате, где его тело побывало, – странный, мимолетный шорох в воздухе; перехлестнувшееся и смазанное время. Мелькали и другие тени, и, возможно, они как раз и были призраками, о которых говорили остальные. Но его больше пугали десятки версий самого себя – какие-то парализованные, какие-то двигались так быстро, что их едва можно было увидеть.

А еще звук – стон, который, знала часть его разума, он слышал всегда, стон, который, как он думал раньше, вызван ветром в стенных щелях, но теперь он уже не был так уверен. Когда поднес ухо к внешним стенам, стоны не стали громче, а даже наоборот. Свистел в щелях и ветер, но этот стон – стоны – они были не просто какими-то там стонами, говорил ему разум, а стонами. Отчасти он пришел в ужас от этого осознания, но другую часть сковало от страха, так как была не уверена, что конкретно сейчас осознала.

Он упал на половинку матраса. Вокруг пульсировала комната, водили хоровод его собственные двойники, а стоны усиливались. Он чувствовал, как они кружатся вокруг, как комната становится все темнее и темнее, пока комнаты как будто не осталось – только тьма и стоны.

Потом на краткий миг над ним появилась Маленький Бог, шлепала его по щекам, а где-то рядом Крутая Тема говорил: «Как думаешь, что еще в них было?», а неправдоподобная Бежевая Звезда – Бежевая Звезда? – массировала ему виски. Он слабо повернул голову набок, потом его стошнило, но ничего не вышло наружу, и тогда его стошнило всухую еще раз, и он потерял сознание.

Очнулся в больнице, его рюкзак был втиснут под прикроватный столик. Потом пришла медсестра, кивнула, улыбнулась и заговорила с ним так, будто они общались не в первый раз. Оказывается, он говорил с людьми, причем многие часы – по крайней мере, его голос; он – как сказал ему врач – умер только технически, а не по-настоящему. Важная разница, заявил врач, – особенно для него. Что именно он употреблял? Как попал в больницу? Сам ли дошел? Кто-то его привез?

Через несколько дней ему стало лучше. В конце концов ему разрешили уйти, хотя его никто не встречал. В рюкзаке нашлись все его вещи, кроме блокнота, и когда он вернулся в дом, чтобы его забрать, тот оказался заброшенным. Веранда осталась прежней – заколоченной, с теми же сломанными стульями, той же половиной матраса, – но блокнот исчез. Остальной дом казался оболочкой, опустошенной пожаром – причем, по всей видимости, очень давним, хотя он не понимал, как такое возможно.

Он забыл об этом на многие годы. В дальнейшем скитался, занимался то тем, то этим; в какой-то момент чуть не стал бездомным. Научился скрывать акцент, потом научился выгодно его использовать, даже преувеличивать. Опубликовал несколько статей, потом книгу, потом еще одну.

Потом вдруг стало ясно, что он знал о жизни достаточно, и кто-то решил, что его знания могут быть полезны. Его наняли, чтобы он носил пиджак и галстук, сидел в кабинете по восемь часов в день с пятью другими людьми, решал вопросы этического и политического характера, иногда практические, иногда абстрактные. Перед ними ставили проблему, и они обсуждали ее вслух до хрипоты. Говорили и спорили, а микрофон с зеленым огоньком посреди стола записывал дискуссию, и, предположительно, ее кто-то расшифровывал и распространял среди тех, кто заплатил за обсуждение проблемы. Странная профессия, и иногда он спрашивал себя, не попал ли в какой-то особенный ад.

А однажды посреди обсуждения, как лучше предупредить людей через тысячу лет – когда, возможно, даже не будет языка и речи, – что некая местность опасна, что земля, воздух и вода пронизаны смертельной, но невидимой отравой, его вдруг озарило. Он вспомнил поездку, призраков в комнате и стоны; все это, несмотря на прошедшие годы, стало таким ярким, таким живым, что на миг он поверил, что все еще на веранде, в полете. «Мой разум – карта этих каирнов», – подумал он. Стоны были ужасны, и он чувствовал, как зрение сужается в кольце темноты, и знал, что скоро отключится.