– Нигер, – сказал он, выбравшись из толпы, – мы часто ссорились, нам не придется сражаться друг против друга, но вполне возможно, что один из нас завтра умрет. Дай же мне руку.
– С превеликим удовольствием, – отозвался Сосий, протягивая руку.
– Это что за дурак? Я думал, здесь Нигер!
– Прощаю тебе твою ошибку, – сказал Сосий снисходительно. – Ничего. Ошибиться нетрудно, мы с Нигером почти одинакового сложения.
– Ха-ха! Вот здорово! Да Нигер придушил бы тебя, если б это услышал!
– У вас, гладиаторов, очень неприятная привычка разговаривать, – заметил Сосий. – Поговорим лучше о чем-нибудь другом.
– Ступай прочь, – сказал Лидон с нетерпением. – Мне не до тебя!
– Еще бы, – согласился раб. – Тебе есть о чем подумать: завтра ты в первый раз выйдешь на арену. Я уверен, что ты умрешь храбро!
– Да падут твои слова на твою же голову! – крикнул суеверный Лидон, потому что ему вовсе не по душе пришлось напутствие Сосия. – Умру! Нет, я верю, что мой час еще не пробил.
– Кто играет со смертью, должен быть готов к проигрышу, – сказал Сосий зловеще. – Но ты крепкий малый, и я желаю тебе удачи. Прощай!
С этими словами раб повернулся и пошел домой.
«Надеюсь, он не накаркал беду, – задумался Лидон. – Я мечтаю освободить отца и полагаюсь на свою силу, а о смерти вовсе и не думаю. Бедный мой отец! Я у него единственный сын. И если я умру…»
Гладиатор прибавил шагу, как вдруг на другой стороне улицы он увидел того, кто занимал его мысли. Опираясь на палку, согнутый заботами и годами, понурив голову, седовласый Медон неверными шагами медленно приближался к гладиатору. Лидон на миг остановился, он сразу понял, что привело сюда старика в столь поздний час.
«Он, конечно, ищет меня, – подумал гладиатор. – Приговор, который вынесли Олинфу, привел его в ужас, он прежде всего возненавидел арену и хочет убедить меня отказаться от поединка. Мне нельзя с ним сейчас видеться, как вынесу я его мольбы и слезы!»
Все эти мысли, которые мы здесь излагаем так пространно, молнией промелькнули в голове Лидона. Он резко повернулся и быстро пошел назад. Он не останавливался до тех пор, пока, запыхавшись, не поднялся на невысокий холм, откуда был виден самый веселый и блестящий квартал города.
Лидон окинул взглядом притихшие улицы, сверкавшие в свете луны, которая только что взошла и живописно освещала шумную толпу у амфитеатра, и это зрелище поразило его, хотя по природе он был груб и невпечатлителен. Он присел отдохнуть на ступени пустынного портика и почувствовал, что тишина успокаивает его и вливает в него новые силы. Перед ним сиял огнями дворец, где хозяин давал пир. Двери были открыты, и гладиатор видел множество гостей за столами в атрии. В глубине, перед длинной анфиладой ярко освещенных комнат, искрились в лунном свете струи фонтана. Колонны были украшены гирляндами, всюду сверкали недвижные мраморные статуи, и вдруг среди взрывов веселого смеха зазвучала песня:
Когда Лидон (который, хоть и был не слишком благочестив, но все же испугался, услышав эту песню, воплощавшую модную философию того времени) оправился от испуга, мимо прошла кучка людей, судя по их простой одежде – из среднего сословия. Они о чем-то разговаривали и, видимо, не заметили гладиатора.
– Какой ужас! – сказал один. – Олинфа отняли у нас! Мы лишились своей правой руки. Когда же Христос сойдет на землю, чтобы защитить нас?
– Неслыханное злодейство! – сказал другой. – Приговорить невинного к той же казни, что и убийцу! Но не будем отчаиваться. Гром с Синая[185]
еще прогремит, и бог спасет Олинфа…Лидон посидел немного и встал, чтобы идти домой.