Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

– Нечего сказать, скромная цитата, – заметил я. – Но вы во всяком случае должны согласиться, что amor sceleratus habendi[722] до некоторой степени разделяли также Pudor и Fides,[723] свойственные вашей партии. Иначе просто не понять, откуда бы взялись те упорные атаки на нас, от которых мы еще недавно имели честь отбиваться.

– Неважно, – ответил Винсент, – я не стану вас опровергать. Не нам, побежденным, спорить с вами, победителями. Но, осмелюсь спросить (продолжал Винсент с усмешечкой, которая мне очень не понравилась), осмелюсь спросить: теперь, когда на вас сыплются все плоды из сада Гесперид[724], какое миленькое яблочко выпадет вам на долю?

– Любезный Винсент, не надо загадывать заранее. Если даже ко мне на колени и упадет такое яблочко, пусть не станет оно для нас с вами яблоком раздора[725].

– Кто говорит о раздоре? – спросила, подойдя к нам, леди Розвил.

– Лорд Винсент, – сказал я, – вообразил себя тем знаменитым яблочком, на котором начертано было detur pulchriori – отдать прекраснейшей. Поэтому разрешите мне преподнести его вашей милости.

Винсент что-то пробормотал – я решил не слушать, что именно, ибо в сущности любил и уважал его. Поэтому я направился в другую часть комнаты и там нашел леди Доутон – высокую красивую женщину, гордую, как и подобает супруге либерала. Она встретила меня необычайно любезно, и я уселся рядом с нею. Три почтенных вдовы и некий весьма пожилой красавец старой школы вели беседу с надменной графиней. Разговор шел об обществе.

– Нет, – говорил пожилой красавец, именовавшийся мистером Кларендоном, – общество теперь совсем не то, что в дни моей юности. Помните, леди Полет, очаровательные приемы в Д***-хаузе? Разве теперь бывает что-либо подобное? Какая непринужденность, какие замечательные люди – даже в смешанной компании была своя прелесть: если вам случалось сидеть рядом с каким-нибудь буржуа, значит он блистал остроумием или талантом. Людей не терпели, как нынче, только за их богатство.

– Верно, – вскричала леди Доутон, – в наши дни хорошего общества больше нет, его наводняют простолюдины, притом ничем не примечательные! – Заявление это было встречено сочувственным вздохом трех вдовиц.

– Однако, – сказал я, – раз мне дано высказаться именно здесь, не навлекая на себя подозрения, что это какой-то личный выпад под видом комплимента, – не кажется ли вам, что без подобного смешения мы представляли бы собой весьма малоинтересную компанию? Разве мы не находим, что наши обеды и soirées[726] гораздо приятнее, когда рядом с прославленным остряком сидит министр, рядом с принцем – поэт, а фат вроде меня – рядом с красавицей, подобной леди Доутон? Чем разнообразнее беседа, тем она увлекательнее.

– Совершенно верно, – ответил мистер Кларендон, – но именно потому, что я стремлюсь к разнообразию, мне и не нравится смешанное общество. О чем можно завести разговор, не совершая неосторожности, если ты не знаешь, рядом с кем тебя усадила фортуна? Я в данном случае не имею в виду политики, ибо, благодаря царящему всюду духу пристрастности, нам редко приходится общаться с теми, кому мы решительно враждебны. Но если мы вдруг посмеемся над методистами, нашим соседом по столу может оказаться праведник, если станем бранить новую книгу – им окажется ее автор, если заметим, что фортепьяно плохо звучит, выяснится, что оно сделано в мастерской его отца, если начнем жаловаться на ненадежность коммерческих предприятий, – узнаем, что его дядя был на прошлой неделе объявлен банкротом. Приведенные мною примеры вовсе не являются преувеличениями, наоборот, мои общие замечания касаются вполне определенных лиц, с которыми многим из нас, вероятно, приходилось встречаться. Итак, вы можете убедиться, что как раз в смешанном обществе разнообразие тем для беседы недопустимо, ибо кто-нибудь из присутствующих непременно будет обижен.

Видя, что мы внимательно слушаем его, мистер Кларендон продолжал: