Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

– Нет, – ответствовал обладатель двух добродетелей, – я отнюдь не стыжусь своего имени, да и ничего порочащего меня никогда не сделал. Я не вращался в обществе недостойных людей и не погрязал в распутстве; все, что я совершал как представитель своей профессии, делалось с подлинным искусством, артистически, а не грубо, по-ремесленному, как зачастую работают другие искатели приключений. Более того, у меня всегда был вкус к изящной литературе, и я даже поступил в подмастерья к одному издателю-книгопродавцу, с единственной целью – знакомиться с новыми произведениями до того, как они выйдут в свет. Наконец, я никогда не упускал возможности усовершенствоваться духовно, и самое худое, что про меня можно сказать, это то, что я твердо запомнил правила катехизиса и употреблял все усилия на то, чтобы как следует учиться и трудиться, зарабатывать себе на жизнь и исполнять долг свой на том поприще, для которого предназначен был волею провидения.

– Мне часто приходилось слышать, – ответил я, – что у воров есть своя честь, и я счастлив узнать от вас, что им свойственно также и религиозное чувство. Ваши восприемники должны бы гордиться таким крестным сыном.

– Без сомнения, должны бы, – ответил мистер Джонсон, – ибо именно им дал я первые доказательства своей ловкости; это длинная история, но я охотно расскажу вам ее, если когда-нибудь вы предоставите мне такую возможность.

– Спасибо, – сказал я. – Пока же должен с вами проститься, вам теперь направо. В свою очередь примите от меня изъявления благодарности за то, что вы удостоили сопровождать такую ничем не выдающуюся личность, как я.

– О, не стоит, ваша милость, – ответил мистер Джонсон. – Для меня всегда величайшее счастье прогуляться с джентльменом, обладающим таким «здравым смыслом», как вы. Всего наилучшего, сэр. Надеюсь, мы еще встретимся.

Сказав это, мистер Джонсон свернул, куда ему нужно было, и мы расстались [763].

Я направился к дому, размышляя о своем приключении и восхищаясь этим авантюристом. В трех шагах от двери ко мне самым жалостным голосом обратился старик нищий – видимо, больной и дошедший до пределов нужды. Невзирая на мои политико-экономические воззрения, столь печальное зрелище не могло не расположить меня к подаче милостыни. Я сунул руку в один карман – кошелька там не оказалось. Я стал рыться в другом и обнаружил, что носовой платок, записная книжка и золотой медальон, принадлежавший раньше мадам д'Анвиль, тоже исчезли.

Задаром ведь не водят компании с обладателями двух добродетелей и не получают от них комплиментов за свой здравый смысл.

Нищий продолжал приставать ко мне.

– Дайте ему чего-нибудь поесть и полкроны, – сказал я своей хозяйке. Через два часа она явилась ко мне.

– О сэр, мой серебряный чайник! Ах, этот негодяй нищий!

Тут меня словно озарило:

– Ах, мистер Джоб Джонсон, мистер Джоб Джонсон! – вскричал я в неописуемой ярости. – Прочь с глаз моих, женщина, прочь с глаз моих! – Я внезапно умолк, у меня не хватало слов. Пусть мне никогда не говорят, что стыд – неизменный спутник вины: преступный мошенник никогда не стыдится за себя так, как ни в чем не повинный дурак, которого он обчистил.

Глава LXV

Опять с толпой смешаться должен я,

Ища всего, враждебного покою.

Байрон

Восемь дней прожил я в своем мирном убежище и за это время ни разу даже не заглянул в газету, – по одному этому можете судить, каким я стал философом. На девятый же я подумал, что пора бы мне уже получить какие-нибудь известия от Доутона. Заметив, что за завтраком я съел две булочки с маслом и что вообще мои преждевременные морщины значительно разгладились, я снова начал думать о «Прелестях Вавилона».

Как раз когда чувства мои к большому городу и его обитателям так смягчились, хозяйка подала мне два письма – одно было от матушки, другое от Гьюлостона. Последнее я распечатал в первую очередь. Оно гласило: