Последние дни Российской империи. Том 1

«Почему я всё это так теперь примечаю? — подумал Саблин. — Может быть, я это вижу в последний раз. Куда везёт меня этот Коржиков, не завезёт ли куда-нибудь на окраину города, где вместо Маруси меня ожидает Любовин, и они покончат со мною? Я и револьвера не захватил». Одну минуту его охватило желание остановить извозчика, соскочить с него и оставить Коржикова в дураках. Но ему стало совестно показать свою трусость, и он посмотрел искоса на своего соседа. Он сидел в углу и думал какую-то свою невесёлую думу. Лицо Коржикова было так печально, и сам он выглядел таким ничтожным, нахохлившимся воробьём, что Саблину смешным показались все его мысли о том, что его везут в западню. Саблин стал думать о Марусе. «Какая она теперь? Как примет? Правда ли, что умирает, и если умирает, то от чего? А может быть, просто соскучилась и придумала способ с ним повидаться. Где её брат?» Этот господин все знает, но язык не поворачивался заговорить с ним. «Хорошо, что идёт дождь, — подумал Саблин, — а то красивую картину представляем мы оба на одном извозчике».

«Муж и любовник».

Он хотел вспомнить Марусю, но образ её, затемнённый образом Веры Константиновны, уже стёрся. Осталось воспоминание о чём-то нежном и вместе с тем жутком и жгучем, да резко вставала в памяти последняя сцена. Любовин в шинели, его грубые руки, схватившие его за рубашку, ругательства и выстрел. «Как это все тяжело, — думал Саблин. — Господи! Хоть бы скорее конец всей этой истории. Как долго мы едем. Мне кажется, я никогда не был на этих пустынных улицах».

Каменную мостовую сменило грязное разбитое шоссе, по сторонам потянулись заросшие канавы, деревянные тротуары, низкие домики, кое-где жалкие палисадники, из которых торчали мокрые ивы и чахлые берёзы. Наконец Коржиков остановил извозчика, вылез, расплатился и стал звонить у небольшого крылечка одноэтажного жёлтой охрой крашенного дома в три окна.

Саблин стоял сзади. На него нашло полное безразличие. Он не подумал о том, что ему следовало заплатить извозчику, а не этому, видимо небогатому, человеку, что в этой глухой местности он не достанет извозчика и что надо бы задержать этого. Он машинально и бездумно следовал за Коржиковым.

Седая простоволосая женщина отворила им. Коржиков прошёл вперёд. Они очутились в небольших узких сенях, оклеенных старыми, местами отстающими, коричневато-жёлтыми обоями. Стоял сундук, накрытый истёртым ковром, висело зеркало в ясеневой раме и под ним полочка. В сенях было сыро, пахло свежей капустой и пригорелым луком. Саблин последовал примеру Коржикова и снял пальто и фуражку. Зеркало отразило его красивую фигуру в изящном вицмундире и узких рейтузах, такую неуместную здесь.

— Ну что? — спросил Коржиков тревожным шёпотом у старухи, которая стояла, опершись кулаком в подбородок, и смотрела старыми выцветшими глазами на Саблина.

— Сейчас затихла. Все вас ждала. Думала, не дождётся. Кончается.

— Идемте, — сказал Коржиков. Они прошли в столовую, где был стол, накрытый белой клеёнкой с узорами. На окне стояла герань, и над нею в клетке прыгали чижик и канарейка.

— Подождите одну минуту, — прошептал Коржиков и на цыпочках прошёл в дальнюю комнату.

Сердце Саблина сжималось тоскою по Марусе. Резкий запах капусты и лука раздражал его и мешал представить Марусю так, как надо. Мундир и фуражка, которую он по военной привычке держал в руках, казались нелепыми в низкой комнате с окном с геранями и канарейками. Минуты тянулись медленно. Их отбивал плоский медный маятник больших белых деревянных часов с гирями, висевших на стене.

— Пожалуйте, — сказал Коржиков.

В комнате, куда они прошли, был полумрак. Белая штора была опущена, и серый день скупо пропускал через неё белесоватый свет. У стены на низкой железной кровати, по грудь накрытая простым серым байковым одеялом, на низких белых подушках лежала Маруся. Распущенные чёрные волосы волнистыми прядями рассыпались по подушке, и окружённое ими белое лицо казалось ещё белее. Тонкий нос обострился, губы едва намечались фиолетовыми полосками. И только в глазах, громадных, лучистых, черно-синих, устремлённых на Саблина, была ещё жизнь. Тонкие белые руки поднялись над одеялом навстречу Саблину.

— Ну вот… Пришёл… Я знала, что придёшь… Как хорошо!..

Саблин нагнулся к ней. Она охватила его шею руками и старалась придать его к себе. Слёзы омочили щёки Саблина. Она плакала.

— Ничего… Ничего… — сказала она. — Посмотри.

Она указала глазами на угол у печки, где в старом клеёнчатом кресле, на каком-то тряпье, устроенном наподобие гнезда, лежал красный, сморщенный, с тонкими руками и ногами, тихо шевелившийся, как паучок, младенец.

— Твой! — прошептала она. — Твой! Ты счастлив? Да? Возьми его… Воспитай!.. Он твой…

Саблин перевёл глаза на Марусю. Её глаза потухали. Руки беспокойно шарили по одеялу, пальцы сжимались и разжимались. Она точно искала что-то на одеяле и хотела схватить. Жизнь покидала её.

Глаза стали синими. Зрачок уменьшился. Но любовь все также горела в них.