Последние дни Российской империи. Том 2

— Что, молодой человек, боитесь, — отечески ласково сказал ему Саблин, взял его под руку и отвёл в сторону от трупа.

Эта ласка чужого незнакомого человека так тронула юношу, что он вдруг расплакался, сдерживая вырывавшиеся рыдания.

— Бою-усь… — говорил он сквозь слёзы, — я и покойников боюсь. И смерти боюсь. А меня тянет. Вот, как его тянуло. Я понимаю его. Удержаться нельзя. Ведь это так просто, подошёл к щиту, отодвинул задвижку и заглянул… а там… там… смерть… Как же это можно? Я шестой день здесь и это уже четвёртый… так… Страшно. Ночью они мне снятся.

— Вам надо успокоиться, отдохнуть, — сказал Саблин. — Вы где учились?

— В коммерческом я кончал. Тут на курсы стали записывать. Солдатом я не хотел идти, я и пошёл.

— Давно на войне?

— Второй месяц?

— Кто ваши родители?

— Купцы. В Апраксиной у нас магазин. Зайчиковы мы, может быть, изволили слыхать, — успокаиваясь, говорил ротный.

— Ну вот и все «орлиное гнездо», — сказал, подходя, Сонин. — Видали? Я вам говорю — наверняка. Пойдёмте обратно.

XXXV

Но Саблину этого было мало.

По песчаной осыпи холма он подошёл к стальным щитам, неровным рядом установленным вдоль хребта. Приникши и слушая землю, лежал, не шевелясь, под ними часовой.

Да, тянуло… Саблин и сам испытал это чувство, как и его потянуло подойти, взяться за стальную пуговку и откинуть окошечко, закрывавшее паз, и посмотреть на смерть.

Сонин оставался внизу.

Саблин медленно, нагнувшись проходил позади щитов и вдруг увидал небольшую щёлку между ними. Он лёг на землю, подполз к щели и приник к ней жадным глазом.

Луна ярко светила. Перед ним был хаос. Два песчаных хребта, параллельных друг другу, отделялись неширокою прогалиною. Вся она была завалена рогатками, оплетёнными колючей проволокой и небрежно, наспех, видно, в те немногие минуты, когда шла штыковая свалка, вбитыми кольями, кое-как опутанными проволокой. Два трупа, высохших и жёлтых, с большими чёрными глазными впадинами лежали здесь давно, с самой осени. Валялись кровавые чёрные тряпки, обрывки шинелей, чьи-то сапоги, жестянки от консервов и неразорвавшаяся бомба бомбомёта. Напротив, не более как в двадцати пяти шагах, зубцами торчали железные щиты. Оттуда с лёгким шипением взметнулась брошенная вверх ракета и, лопнув, залила всю эту страшную картину мёртвым синим светом. И все эти предметы — не жизненные, не обычные, безобразные — трупы людей, придавленные рогатками с проволокой, колья, жестянки осветились мёртвым колеблющимся порхающим светом и стали казаться кошмарным, диким сном. Покойники как будто шевелились, и странные тени коробили их страшные иссохшие лица…

Сильно билось у Саблина сердце, и ему казалось, что в такт его сердцу там, по ту сторону страшной ложбины, бьётся чьё-то чужое страшное сердце врага.

Томила жуткая тоска. Хотелось вскочить и бежать подальше от этого клочка земли, освещённого порхающим синим светом, бежать от… войны.

Вся война слилась для него в этом десятке квадратных саженей песка, в яме с трупами и беспорядочным хаосом рогаток, кольев и проволоки.

Перебежать этот клочок земли — и неприятель.

Но перебежать невозможно.

Отчего?

И вдруг с холодным расчётом военного человека, понимающего войну, Саблин стал соображать, что именно здесь легче всего перебежать к неприятелю. Эти рогатки даже и резать не надо. Если надеть сапёрные кожаные рукавицы, которые надевают, когда оплетают проволокой, то можно просто откинуть рогатку, бросить ручные гранаты, а там прикладами свалить щиты.

«Да, это возможно, — подумал он. — Погибнет только первый, которого те увидят ещё смелыми, не затуманенными ужасом глазами, а остальные сделают своё дело.

Но первый погибнет наверняка. И этот первый будет Карпов?» — спросил он сам себя. И не ответив, подавил вздох и стал медленно сползать, отодвигаясь от страшной щели.

Ему казалось, что он пролежал так одну секунду.

— Долго же вы разговаривали там, — сказал ему ожидавший внизу Сонин. — Ну, что?

Но Саблин не отвечал. Он весь задрожал внутреннею дрожью и боялся голосом обнаружить волнение. Он сделал вид, что не слыхал вопроса, и медленно пошёл к землянке ротного командира. Сонин и Зайчиков с фельдфебелем шли за ним.

— Можно заглянуть к вам? — спросил наконец, усилием воли овладев собою, Саблин у молодого ротного.

— Ах, пожалуйста… — сконфуженно ответил Зайчиков.

Пять узких ступенек вели в землянку. Она была мала и тесна, как гроб. И когда вошёл один — другому не было места. Вдоль стены на земляном выступе, покрытом еловыми ветвями, была постлана постель. Подле был небольшой столик. На нём горела свеча. На столе стоял портрет женщины в чёрном кружевном чепце с простым миловидным лицом, валялись иллюстрированные, измятые, зачитанные журналы «Огонёк», «Солнце России» и лежало маленькое Евангелие.

Зайчиков заглядывал сверху.

— Это матушка моя, — сказал он глухим печальным голосом, уловив взгляд Саблина, устремлённый на портрет. — Вот и вся наша жизнь, — добавил он.

Пахло земляною сыростью и хвоею. Пахло могилою.