Последние гардемарины (Морской корпус)

Долгие часы подряд на их маленьких спинах, ручных тележках и носилках сползали с горы зеленые и серые тюки зашитого и увязанного обмундирования, обуви и белья и все это складывалось и громоздилось во флигеле и на дворе. Рота превратилась в багажную станцию. Вскоре к пристани Корпуса подошла громадная портовая баржа, пришвартовалась к ней и открыла корпусу свое огромное, китоподобное железное пустое, темное чрево. На пристани расставили часовых-кадет. На баржу положили сходни. Устроили подъемные тали. Всех гардемарин и кадет разделили на грузовые отряды под командою старших, разослали по флигелям, столовым, классам, кухням, учебным кабинетам и в склады книг. Каптенармусы, служителя, сторожа, повара, женская прислуга и еще откуда-то присланные «пленные» весь вечер, всю ночь до самого утра укладывали «Севастопольский Морской Корпус» в темное чрево железной баржи. Железный кит наглотался до отказа учеными и учебными книгами и богатой беллетристикой. Астрономическими, физическими и химическими приборами. Кухонной и столовой посудой, тюками с бельем, сапогами, обмундированием, подушками, одеялами, бочками сала, клетками кур, петухов и уток, сундуками, корзинами, банками с консервами, картонками для шляп.

Усталые и измученные грузчики закрыли это чрево тяжелыми люками и ввели по сходне последних трех коров. Все, кто мог, забылся кратким сном в последнюю ночь на земле Русской; а кто не смог, сидели тихо у себя дома и шепотом в полголоса вели невеселую беседу. Холостые грелись у очага семейного. Фонари догорали на пристани.

По черной барже ходил часовой. Изредка мычали коровы.

Погрузив ротное имущество и устроив кадет на ночлег, я пошел в свою квартиру во флигеле и вошел в свой кабинет.

Это была просторная комната в два больших окна, выходивших на открытое море прямо на выход из Севастополя.

Было уютно в моем кабинете; но не в эту ужасную ночь!

Войдя в эту комнату, мною столь любимую, где прожил я счастливо с семьею много лет, увидел я хаос и разрушение.

Сундуки, корзины, саквояжи, ящики, картонки и тючки заполнили весь пол и заградили проходы; на диванах столах и креслах кучами лежали одежда и белье и часть его еще сырая после стирки. Все женское население дома моего было в движении и с лихорадочной быстротою укладывало в сундуки и корзины все то, что было разрешено Начальником Эвакуации взять с собою каждой семье.

Все остальное богатство, скопленное трудом многих, многих поколений, все эти вещи, к которым привык с детства, в которые вошла частица души моей, вся эта красота любимых картин и близких сердцу книг оставлялась навсегда во владенье врагу. Не поимеет он его, разобьет грубою рукою, надсмеется над моей святыней, растопчет нежное, любимое и дорогое грубой и дерзкой ногой.

30-го октября 1920 года. Наступило утро Зиновии Богонравы. И видно, так нравилось Богу, чтобы в это утро мы покинули родную землю. Ибо этим путем Господь спасал нашу жизнь и, как некогда Св. Иосифу сказал Он: – «возьми отрока моего и Марию Матерь Его и беги с Ними во Египет, пока не положу к ногам Его врагов Его». Так и мы, взяв отроков наших, вывели их из дома своего и увели в Африку, где лежит Египет, сохранивший Господа нашего.

Но, как тяжело, как горько было покидать дом свой.

Лишь только солнце показалось из-за вершин Мекензиевых гор и розовым светом озарило белые скалы Инкермана, как на площадке между флигелями уже стоял мой фронт. В походной форме, с ружьями и ремнями. Кадет Добровольский – знаменщик моей роты вынес ротный знаменный флаг и ждал у подъезда. Я обнажил саблю.

– «Смирно! Слушай на кра-ул!» – тихо и плавно двинулся флаг с гербом Морского Корпуса и поплыл к фронту.

Но, не успел он доплыть до правого фланга, как я услышал властный окрик:

– Сверните флаг!.. в чехол! Ведите кадет на баржу!

Я оглянулся. На белом балконе директорской квартиры, между белыми колоннами стояли Адмирал Ворожейкин с Адмиральшей. Протягивая руку по направлению к морю, он мне кричал:

– Ведите скорее кадет! Не время теперь разводить церемонии. Сейчас отваливаем!

– Есть! Ваше Превосходительство, – ответил я и, вложив саблю в ножны, скомандовал:

– К ноге! на плечо! направо! правое плечо вперед! Шагом марш! Смирно! равнение направо, господа офицеры!

Длинный тонкий фронт продефилировал мимо балкона, розового от утреннего солнца, и, достигнув пристани, мы взошли на баржу. На ее палубе сгрудившись в кучу, стоял весь личный состав Корпуса: мужчины, женщины и дети, весь, кроме прислуги и служителей, отказавшихся ехать с нами.

Сухими, холодными словами строевой команды простились мы с родной землей. Не так обдумывал я ночью это прощанье. После приема флага, хотелось обнажить головы и в последний раз пропеть всем фронтом Молитву Господню, поклониться родной земле русским поясным поклоном, поклониться Морскому Корпусу – гнезду моряков и, собрав в мешочек земли с родного участка, тогда уже двинуться в дальний и неизвестный путь. Было бы легче, было бы теплее, сердечнее. Каменно-холодно смотрели люди на берегу и на барже, словно за одну эту ночь ставшие друг другу чужими.