Последние гардемарины (Морской корпус)

В этой церкви бедной и скромной, уютно-ласковой свершал все службы и требы церковные для Морского Корпуса и семей, Заместитель Епископа Северной Африки, Митрофорный Протоиерей отец Георгий Спасский – Настоятель Церкви Св. Павла Исповедника, Духовник Морского Корпуса и его законоучитель, лектор, оратор и писатель.

«Бизерта в Африке;

Песок, пустыня, над ними пальмы и цепи гор.

В горах тех крепость и в ней

Ты церковь там морякам опять создал.

Ее украсил Ты образами, лампады светлые возжег;

Иконостас обвил цветами.

И словом оживил чертог.

И каземат угрюмый ожил,

И в нем запел прекрасный хор;

Ты с нами там так долго прожил и нам открыл души простор.

Ароматом белых лилий была речь Твоя полна, шелест крыльев херувимов проносился иногда.

В душу льется без усилий веры пламенной волна.

Помнишь ночи, где под небом чудных звезд-очей продвигались батальоны зажженных свечей.

Ты их вел и крестным ходом путь в Сфаят свершал, мимо крепости и вала, всех благословлял.

Окруженный паствой верной,

Шел Ты на шоссе, по дороге камни, скалы,

Кактус, алоэ»…

Но вот вы вышли из Церкви, опять мимо рот идете и выходите на длинный узкий двор, окруженный бастионами и валами со всех сторон. Во дворе три жилых барака вытянулись в одну линию фронтом. В самом дальнем – сперва жили Владивостокские мичмана, затем Гардемаринская, a после их окончания кадетские роты; уютный уголок был отделен под «кают-компанию». Во втором была мастерская – столярно-слесарная и походная кухня; а в третьем, дверью выходящей прямо на выход из форта, в небольшой скромной комнате с голыми стенами, в углу висел золотой образок, под ним простая кровать, под ней чемодан; другой у стены – заменял платяной шкап. Стол, два, три стула, лампа над столом.

В этой скромной келье жил сам владыка Кебира – Помощник Директора Корпуса, Начальник строевой части, Комендант Крепости Капитан 1-го ранга Михаил Александрович Китицын.

Высокого роста, широкоплечий, плотный и полный красивый мужчина с овальным лицом, на котором, кроме черных бровей, вся растительность была начисто выбрита. Темные карие глаза глядели зорко, внимательно и вдумчиво на жизнь, на людей, на службу, на работу; а всего более на подчиненных.

– «Кто ты и что ты?» – спрашивали эти глубокие глаза: «и какую пользу можно из тебя выжать для жизни и для службы?»

Темные, глубокие глаза; такие глубокие, что никогда нельзя было прочесть до дна их выражения, даже в минуты сердечной беседы и откровенного расположения их хозяина. В келье своей спал он крепко и хорошо, как спится здоровому человеку; вставал рано по трубе горниста. Верный его слуга-вестовой окачивал барина водой, растирал мохнатым полотенцем, чистил обувь и платье и затем, с сияющим лицом, вкосил желтоглазую глазунку на горячей сковороде с шипящими белками и утренний кофе. Барин кушал свой завтрак, и одевшись по форме, выходил из ворот своего владения бодрый, свежий с приветливой улыбкой на мягких губах.

Всюду, где проходил он, люди замирали на месте, вытягивались в струнку, отдавали честь, громко и четко отвечали на его приветствие и вопросы.

Владыка Кебира вышел из ворот крепости. Перед ним строевая площадка, на ней белый батальон. Утренний туман обвивает их нежной вуалью, за спиною всходить румяное солнце и белые воины-моряки, кажутся, прозрачными, как бы сотканными из тумана. Точно «Бледные тени яркого» прошлого».

– Смирно! слушай на краул!.. Господа офицеры! – командую я и встречаю начальника.

Кап. 1-го ранга Китицын здоровается с батальоном. Гулко и звонко разносится бодрый ответ по горе Кебира и бьет по каменным стенам, и стены отдают голоса.

– Ведите батальон! – приказывает Китицын.

– Есть! отвечаю я.

Разворачиваю батальон лицом к Сфаяту.

– Батальон, равнение на право, шагом… марш! Треск барабанов и веселый бодрящий крик медных горнов, оглашает горы и летит вперед к еще сонному «Сфаяту».

Раз, два, три, четыре! Машет руками капельмейстер Гардемарин Данюшевский. Оборвали барабаны, смолкли горны.

Густые, полные, сочные звуки оркестра и бархатный гул турецкого барабана мощным потоком разлились по шоссе и окрестности. Бодро и крепко отбивают шаги 600 молодых ног по щебню дороги в такт музыке. Дети и девушки выбегают из белых домов Сфаята, в окна смотрят дамы, прибирая волосы на сонной голове.

– Батальон идет! батальон идет – кричат детишки, и весело приплясывают сбоку по дороге.

С шумом и грохотом труб и барабанов, белой лавиной, провожу батальон сквозь Сфаят.

– Смирно! равнение на право! Господа офицеры! – командую я, проходя мимо домика Директора Корпуса. Ласково улыбаясь, прищуренными от солнца, глазами глядит Адмирал Герасимов на свой Корпус и, приложив широкую загорелую руку к парусиновой американской шляпе с русской кокардой:

– Здравствуйте Гардемарины и Кадеты!

– Здравия желаем, Ваше Превосходительство! – гремит ответ среди деревянных бараков Сфаята и белый батальон исчезает в роще маслин.

– 1-й роте песни петь! – командую я.

Музыка обрывается и лихая, задорная песнь старших гардемарин разливается между кривыми, сказочно-уродливыми стволами маслин: «Пошли девки на работу!»