Последние Горбатовы

— А практичен я или непрактичен, mon cher, — обернулся он к Владимиру, — об этом судить теперь рано, через несколько лет будет видно. Да ты мне скажи, ты не одобряешь мой поступок?

— Нисколько, напротив! Я только изумляюсь.

— Ну, вот видишь, сам говоришь: напротив!.. А изумляться… изумляться, мой друг, ничему не следует — это одно из первых правил мудрости…

— Так ты слышал, что меня приняли abras ouverts, что я произвел хорошее впечатление? — оживленно прибавил он и улыбнулся.

— Да.

— Вот видишь! Ведь я говорил тебе, что на твоем месте сумел бы сделать самую блестящую карьеру… теперь постараюсь это на своем собственном…

— Ну, а твоя некоторая, так сказать, краснота? Ты ее изрядно-таки показывал в газетных своих статейках…

— Краснота, — протянул Барбасов, усмехаясь, — что это за слово такое? Я его терпеть не могу, да и ничего оно не выражает. Скажу тебе одно — именно эти мои статейки, на которые ты намекаешь, главным образом и сослужили мне службу; не будь я их автором — не получить бы мне того, что я уже получил сразу… а получил я даже сверх моих ожиданий и чаяний…

— Да, пожалуй, это так, именно так у нас и должно быть! — сказал Владимир.

— Да уж, конечно, так!

И Барбасов опять самодовольно и несколько ехидно усмехнулся, снова поджимая губы. Раздался громкий звонок.

— Кто еще!? — досадливо проговорила Груня и этими двумя словами выдала себя Барбасову.

Он взглянул на Владимира, тихонько кашлянул, в его лице мелькнуло прежнее — он готов был уже прорваться, но удержался, только встал на ноги и взял свою шляпу.

В комнату вошла Катя и подала Груне карточку.

— Человек спрашивает: принимаете ли? Они внизу, в карете дожидаются!

Груня передала карточку Владимиру. Он прочел фамилию человека власть имущего, от которого зависела вся будущность Груни в Петербурге как певицы, желающей поступить на сцену.

— Ведь нельзя не принять?! — сердито сказала Груня. — Скажи, что прошу! — прибавила она, обернувшись к Кате.

— А уж я в таком случае удалюсь!

С этими словами Владимир поспешно пожал Груне руку.

— А я тем более, — сказал Барбасов, — наше присутствие может только повредить Аграфене Васильевне… а дело, как видно, серьезное: «сам приехал».

Он уже успел взглянуть на карточку, брошенную Владимиром на столик.

— Желаю вам всяких успехов, волшебница, да, впрочем, что же другое и быть может?!

Он на лету чмокнул у Груни руку и в несколько гигантских шагов был уже в передней. Владимир поспешил за ним.

Они быстро надели шубы и спускались с лестницы, когда навстречу им, в сопровождении ливрейного лакея, важно поднимался, громко сморкаясь, старик с юрким, беспокойным взглядом. Этот взгляд остановился на Владимире; но тот сделал вид, что не узнал старика, и, что-то говоря Барбасову, прошел мимо.

Старик подозрительно оглянулся.

Уже совсем внизу Барбасов шепнул Владимиру:

— Да ты с ним знаком или нет?

— С кем?

— С этим.

— Знаком, у нас в доме бывает, — раздраженно ответил Владимир.

— Так что же это ты? Он на тебя метнул такой взгляд… Я заметил… ведь это уж чересчур неосторожно с твоей стороны!

— Есть несколько людей, которым я просто не в силах кланяться первый, и он из числа их.

— Ну, душа моя, ты с этим далеко не уедешь! И что это — юность еще такая, или ты совсем испорчен? Да тут не в тебе — ты можешь очень повредить Аграфене Васильевне — за что же?! Однако прощай!

— До свиданья!

Он стиснул Владимиру руку, запахнул шубу и спокойно, но важно, подняв голову, зашагал к Невскому.

«Он прав! — подумал Владимир. — Да, я испорчен, я совсем не гожусь для такой жизни. Так для чего же я гожусь и где искать того, чего мне надо?!»

Он медленно шел с печальным, уставшим видом. И этот солнечный день, и это оживление, веселые голоса, праздничное возбуждение только раздражало его все больше и больше…

V. НОВАЯ СИЛА

Уже четыре года как среди роскошных зданий набережной Невы воздвигся новый прекрасный дом. Впрочем, его нельзя было назвать домом. Это был маленький дворец, невольно останавливавший на себе взгляд любителя изящной архитектуры.

Светло и приветливо глядел он на широкую Неву своими зеркальными окнами. А когда луч солнца ударял в них, то гуляющие по набережной заглядывались на мелькавшие, как призрак, уголки богатой, как-то даже волшебно богатой обстановки.

Дом этот принадлежал одному из самых любимых баловней фортуны последнего двадцатилетия Михаилу Ивановичу Бородину. Он еще десять лет тому назад купил это место, где стоял уцелевший от времени одноэтажный, приходивший в полное разрушение домик со старым заглохшим садом, со всех сторон окруженным теперь высокими брандмауэрами соседних зданий.

Каждый день, среди кипучей неустанной деятельности, Михаил Иванович находил часок подумать о своем будущем жилище, и мало-помалу к тому дню, как оно выглянуло на свет из-за закрывших его лесов и забора, вся меблировка, все внутренние украшения были готовы. И когда Михаил Иванович, крупнейший туз финансового и официального мира, созвал к себе на новоселье своих соратников, ему было чем похвастаться.