Последние грозы

Теперь Макошин глядел на юго-запад в белесую дымку, из которой проступали очертания островов, и тревога снова завладела им. Сейчас все предприятие вдруг показалось сплошным безумием. Эгейское море… А дальше — Средиземное… Три советских чекиста (двое остались в Константинополе), стоят на палубе турецкого парохода, плывущего в неизвестность, и находятся в самом центре враждебных сил. В случае чего, даже уйти некуда. У них нет с собой оружия — таковы правила игры. Сообщат ли греки в Константинополь о следовании «Решид-паши» на Лемнос? И вообще: искренен ли генерал Гравицкий? Не ведет ли тонкую игру? Все тот же вопрос, что и в константинопольской гостинице. Генерал намекнул, будто Врангель его не жалует. Возможно. Ну а если Гравицкий устроит «громкое дело», не подобреет ли к нему барон? Доверился врангелевскому генералу! А через несколько часов — встреча с вешателем Слащовым, он-то и прикажет всех немедленно арестовать… Эх, маузер бы да пару гранат!.. Макошин даже заскрипел зубами от сознания своего бессилия.

Английский миноносец шел им навстречу, все увеличиваясь в размерах. Неприветливая серая туша надвигалась стремительно.

— На левый борт! — скомандовал Гравицкий. — Пусть видят, как мы приветствуем союзничков.

Когда миноносец поравнялся с ними, «Решид-паша» приветственно загудел. Гравицкий приложил руку к фуражке. Но англичанин не удостоил их вниманием, прошел молча и вскоре растаял в сизой дымке.

Они все время шли на юго-запад, в сторону Греции, огибая небольшие острова. Имброс и Тендос как бы прикрывали вход в Дарданеллы. Из-за туч ослепительно брызнуло солнце, и Макошин увидел впереди по курсу лиловую скалистую вершину.

— Лемнос… — сказал Гравицкий. — Мы у цели.

Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды…

До мировой войны такие острова, как Лемнос, Самофракия, Имброс и Тендос, не считались «проклятыми дырами». Они занимали доминирующее положение над пространствами перед Дарданеллами. Глава кадетов Милюков старался уверить царское правительство: «стратегическая задача обеспечения нашего выхода в Средиземное море не может быть разрешена безотносительно к судьбе этих островов». Слащов придерживался такого же мнения. И вот ирония судьбы: Слащов оказался словно бы хозяином Лемноса. Он мог контролировать и Самофракию, и Тендос вместе с Имбросом. Но царской России больше не существовало, а выход в Средиземное море контролировали-таки англичане и французы. Унылый пустынный Лемнос превратился в белоэмигрантскую дыру, по сути, в место страшного заключения почти четырех тысяч человек, загнанных в бараки и землянки, построенные наспех. Бежать отсюда невозможно. Но бегут. Нападают на местных рыбаков, отнимают лодки и уплывают в неизвестном направлении.

Старый, как мир, Лемнос. Выветренные скалы, покрытые кое-где колючим тамариском и желтыми цветами бессмертника. Некая безнадежность во всей физиономии острова. Он возвышается как бы в центре морского пространства между Дарданеллами и греческим полуостровом Айон-Орос; а чуть дальше — Салоники, материковая Греция. Но близость материка не ощущается. Медленно вздымается и опускается маслянистое море.

«Решид-паша», вспугивая стаи чаек, подошел к каменному причалу. Загрохотала якорная цепь. Появление большого судна в здешних водах вызвало на берегу оживление. Его, наверное, давно заметили и гадали: завернет на остров или пройдет мимо? Даже здесь, на сороковой широте, было холодновато, солдаты на берегу еще не сняли шинелей.

Они стояли, солдаты, казаки, офицеры, и ждали: кто приплыл? А на палубе — никого, кроме турецких матросов. Один-единственный человек спустился по трапу: генерал Гравицкий. Без всякого сопровождения. Он направился в штаб Слащова, расположенный в приземистом бело-голубом домике с колоннами, закрытом утесами от ветров. Гравицкому доводилось здесь бывать. Он даже не взглянул на часового у дверей штаба, прошел, не отвечая на приветствия офицеров, занятых, по всей видимости, игрой в железку. Как знал Гравицкий, в карты садились играть с утра. Адъютант Слащова хрустел картами, неизменно выигрывал и всегда напевал во время игры приятным фальцетом одно и то же: «По городу бродила большая крокодила, она, она зеленая была…» Вечером обычно пили, перебивая друг друга, говорили о женщинах, за циничными замечаниями скрывая тоску по дому и тревожные мысли о своей судьбе; отрезанность от всего мира, нудное бездействие, полное неведение того, что творится вокруг, томило каждого из них. Тут уже никто не говорил об офицерской чести, рассказывали грязные анекдоты, все надоели друг другу, у всех истрепались нервы от напрасных ожиданий и тревоги.