Последние каникулы

Он выждал еще два танца, но Оли среди танцующих не нашел. В кругу выплясывающих ревниво выглядел Игорька, командира и ушел на шоссе, где воздух был сухой и теплый, и зашагал, пугая четким стуком своих каблуков ночную Живность. Глаза постепенно привыкали к мраку, он стал различать верхушки деревьев вдоль обочин и даже узкие светлые полоски песка по краям асфальта. Впереди кто–то маленький торопливо перебежал шоссе, зашуршал в кустах; Вадик вздрогнул. Несколько раз навстречу прошли парочки, перешептывающиеся и хихикающие, по стуку подковок Вадик угадывал, когда шел солдат. Одна из девушек, встреченных им в темноте, показалась знакомой горбуньей–секретаршей директора, она оглянулась на него, но солдат, который вел ее, тесно обняв за плечи, склонился к ней, их шаги смолкли; Вадик отвернулся, усмехаясь, — они целовались.

Он шагал, похлестывая подобранной на обочине веточкой по брючине, и, когда отдалился от центральной усадьбы, остался, как ему почудилось, на шоссе один среди звона и переливов кузнечиков в раскаленном поле, но потом в темноте проявился силуэт и светлым пятном угадался Олин белый отложной воротничок — она неслышно шла по обочине. Когда Вадик поравнялся с ней, она остановилась.

— А я узнал вас, по воротничку. Добрый вечер. Понравился концерт? — Вадик зашагал в ногу с Олей, независимой, суровой.

— Понравился, — безо всякого выражения ответила Оля. — А вы со мной из вежливости разговариваете или как?

— Что–то у нас с вами разговоры не получаются. — Вадик полез, за сигаретами. — Вы меня невзлюбили с того медосмотра, верно? Когда я дал вам отвод, да? А знаете, я до сих пор не забыл тоны вашего сердца. Запомнил их. Может быть, навсегда. Вот так! А вы сердитесь! А я ведь выполнял свой долг.

— Это к делу не относится, — строптиво сказала Оля. — Ну, закурите, — она остановилась, — я подожду.

Вадик торопливо чиркнул спичкой и, прикуривая, опустил глаза. Когда спичка погасла, он ослеп — шагнул и споткнулся, — и тут же его поддержала ее рука.

— Спасибо. Прямо куриная слепота. — Вадик надеялся, что Оля засмеется или отзовется на шутку, но она молчала.

Так они молча прошли еще с километр. Время от времени кто–нибудь из них хлопал себя по руке или шее, сгоняя комара. Потом из–за деревьев открылось поле и проселочная дорога. Свернули на нее, и Оля, отстав, сняла босоножки, пошла по пыли босиком.

— Что же не скажете, что это вредно? Я уже привыкла: это вредно, это опасно. — Даже в темноте Вадик чувствовал, что Оля улыбается. Она обогнала Вадика.

— А это не вредно. Пыль теплая, — примирительно сказал Вадик.

— Верно. — Оля обернулась. — Вы жили когда–нибудь в деревне? А я выросла в деревне. У нас такая хорошая была деревня, красивая. А потом в райцентр переехали. Вот его не люблю. Мне и Москва не нравится.

— Так вы ее не знаете.

— Человек должен жить на природе, — медленно и поучительно произнесла Оля, — тогда он будет видеть, как живут деревья… вода… животные… Как

кружится небо, как встает солнце… — Вадик усмехнулся, и она почувствовала это. — Не так?.. А когда начинается весна?

— Почки набухают?

— Нет. Снег, снег сыреет. Небо — выше, ветер — тише, деревья теплеют.

— Это хорошо, что вы в лесотехнический пошли, — сказал Вадик.

— А может, нет? — сама себя спросила Оля. Она пропустила Вадика вперед и надела босоножки. — Я же буду лесозаготовкой заниматься — пилить, обдирать, щепить, строгать…

Дорога чуть поднялась в гору, и они вошли в пласт теплого травяного воздуха.

— Такого в городе нет, — сказала Оля. Она остановилась. — Домой хочу! Не прижиться мне в городе… Зря говорят: «Жизнь прожить — не поле перейти». Надо говорить: «Жизнь прожить — как поле перейти». Вот дорога, и все есть — и низко и высоко, тепло и холодно.

— Не думал, что вы такая, — удивленно признался Вадик. — Очень уж вы суровы были на медосмотре.

— А вы серьезный, да? Ну а я легкомысленная. Вот и говорю: жизнь прожить — как поле перейти, — с вызовом повторила она.

У самого лагеря Вадик замедлил шаги:

— Погуляем? — Оля кивнула, и они пошли по неровной темной улице в сторону рощи. Там, с обрыва у развалин церкви, открылось водохранилище, «море», мерцающее в свете луны. С порывом ветра странным акустическим эффектом до них донеслась музыка с центральной усадьбы. Танцевали вальс.

— Последний вальс, — сказала Оля и несколько раз медленно покружилась.

Музыка стихла, и стали различимы испуганные шорохи листьев и рокот в кронах старых деревьев, плеск воды. Оля подняла руку, призывая Вадика прислушаться, и вдруг резко и страшно скрипнуло соседнее дерево, они оба вздрогнули, Оля даже подалась к Вадику, на секунду прижалась к нему, и его руки нашли ее плечи, и губы сами по себе скользнули по ее щеке.

Она стояла, не двигаясь и глядя в сторону, равнодушная. Потом мягко отстранилась и долго–долго рассматривала его лицо холодным пристальным взглядом.

— Что? — не выдержал Вадик, заробев почему–то. — Что вы?