Последние каникулы, Шаровая молния

 Он водил глазами по скудной обстановке, как бы запоминая ее, перебирал медленными непослушными пальцами марки и значки, натасканные Кузьминым и Вадиком, а потом попросил убрать их в коробочки. Он ревниво проследил за тем, как сестра уложила его сокровища, равнодушно позволил сделать себе уколы и отвернулся к стене.

 Вадик и Кузьмин остались в клинике и на эту ночь; Вадик, устроившись у себя за столом, что-то писал, роясь в Олежкиной "Истории болезни", а Кузьмин, забравшись с ногами на кровать, тупо дремал, изредка вздрагивая и роняя голову. Свет настольной лампы не задевал его, а заснуть всерьез он все-таки не мог.

- Ну, все! - вздохнул с удовлетворением Вадик и потянулся.- Осталось только три строчки написать.

- А что это? - безразлично спросил Кузьмин, не открывая глаз.

- Посмертный эпикриз,- бодро сказал Вадик.- Ну, чего ты так смотришь?

- А ты... деловой,- с усмешечкой протянул Кузьмин.- Время - деньги!

- Не... раскисай,- отозвался Вадик.- И потом... жизнь есть жизнь. У меня завтра много дел,- сказал он озабоченно и устало.

- Да я разве что... А если бы я не сунулся со стимуляторами, а? Может быть?..

- Ну, хватит!-резко сказал Вадик и встал.- Он обречен. И был... И теперь... Дать тебе снотворного?

 Когда сестра, робко постучавшись, вошла и сказала: "Андрей Васильевич! Он вас зовет",- Кузьмин, прижимая руку к левому боку, побежал в палату. Вадик догнал его в тихом темном коридоре, крепко взял за плечо, заступил дорогу.

- Не ходи.- Он говорил тихо, потому что рядом сидела сестра.- Пойду я.

- Я должен, понимаешь, должен! - забормотал Кузьмин.

- Вернись,- вглядываясь ему в лицо, попросил Вадик.

- Пусти!

 Вадик оглянулся на сестру, и она, вышколенная, ушла куда-то.

- Я тебя предупреждал - не привыкай к нему! Прошу тебя - поезжай домой. Я позвоню.

- Ты что? - еще сильнее бледнея, сказал Кузьмин.- За кого ты меня держишь?

 Вадик досадливо мотнул головой.

- Ну, прошу тебя!

 Кузьмин обошел его и побрел по коридору к яркому прямоугольнику дверного проема.

- Дяденька, подержи меня за руку,- хрипло, шепотом сказал Олежка.- Мне стало теперь страшно, я боюсь спать.

- Конечно, малыш,- стараясь, бодро сказал Кузьмин. -Я здесь, я посижу. Тебе не больно?

 Олежка крепко схватил его руку, и, повинуясь его движению, слабому и неуверенному, Кузьмин сел в изголовье, погладил головенку.

- Хочешь, я тебе что-нибудь расскажу? Ну вот, жил-был один мальчик... Много лет назад. Слушаешь? Вокруг него все было живое, настоящее. Кроме людей. Они, конечно, тоже были живые, но жили в другом мире: болели, плакали, сердились... И мальчик придумал: им всем надо рассказать, какой красивый мир вокруг них. Он мечтал - вот он возьмет живую воду... Побрызгает ею на них, и они все будут жить вместе с ним... Олежка?..

 А ручка уже расслабла; Кузьмин осторожно устроил ее на кровати и пересел на стул. Он бы выключил яркий верхний свет, но подумал, что если Олежка вдруг еще проснется и увидит темноту, то может испугаться, и оставил лампы зажженными.

 Олежка еще спал, а у него менялось лицо - ровно сложились губы, разгладилась морщинка на лбу - лицо стало взрослым и спокойным. Он уходил.

 "Прости меня, Прости мне".

 ...Когда пришел Вадик и деловито стал мыть руки, Кузьмин ровным голосом сказал ему:

- Уже все. Двадцать три минуты назад.

- Можешь работать? - спросил Вадик.

 ...Через два часа он принес в лабораторию флакончики. Дмитрий Иванович Филин, поднятый Кузьминым с постели, но бодрый и уже час бесцельно переставляющий посуду, нетерпеливо протянул за ними руку.

- Я сам. Делайте все в дубль,- приказал Кузьмин ему, испуганно поднявшему плечи и в растерянности переводящему взгляд с Вадика на Кузьмина и обратно.- Что вы на меня уставились?! - заорал Кузьмин.- На мне ничего не написано! Перепроверяйте меня!

 

 Через полтора длинных сумеречных месяца в воскресенье, рано утром придя на работу, он обнаружил, что торопился зря: и последние культуры Олежкиных клеток, несмотря на все усилия их сохранить, законсервировать, погибли. Он сделал контрольные мазки и убедился - "включений" не было. Не было! Они должны были быть, а теперь, оказывается, их нет. Чистый опыт, поставленный природой. Насмешницей. Вот и все ясно. Чуда не получилось. Он сбросил флакончики в мойку и сел за свой стол, спиной к двери. Уставился взглядом на фотографию Анюточки под стеклом (этим летом, в траве, в венке из крупных ромашек, лукаво усмехающаяся, она обрывала лепестки цветка), подумал: это конец... концы в воду, и никаких следов...