Последние Каролинги - 2

В сопровождении двух воинов он приехал к святому Медарду – и почти сразу же пожалел об этом. При всей растерянности приора Габунда было ясно – ну какой из этого старого дурака убийца? Он же курице свернуть башку неспособен, не то что человеку. Однако ж труп был налицо, а реликвия, как признавался сам Габунд, исчезла. И что же? Скорее всего, паломник действительно сверзился с лестницы, а реликвию прибрал к рукам кто-то из монахов. А до этого обстоятельства королю дела не было. Близилось время мессы, и король отпустил приора, но, покинув его покои, сам не спешил направиться в храм. По приезде в толпе, среди нищих и монастырской челяди, он заметил знакомое лицо. И теперь он хотел бы перемолвиться словом с Фарисеем. Ему было жаль парня – такой молодой и обезножел. Но – ничего не поделаешь – превратности войны. Кстати, в этом аббатстве обитал еще один его бывший палатин. Однако Авеля нигде не было видно.

Фарисей, как нарочно, тоже не вошел в церковь и обретался во дворе. Или… в самом деле нарочно?

– Здравствуй, Фарисей. Или тебя нынче «братом» величают?

– Никогда не набивался в братья королю. – Бывший дружинник держался свободно (если так можно сказать о человеке, стоявшем на костылях) и угодничества в нем не было ни тени. А ведь он, помнится, даже не из благородного рода.

– Ты теперь здесь живешь?

– Да, милостью приора.

– Почему меня о милости не просил?

– У тебя и без меня забот хватает… а мне и здесь неплохо, как я уже Авелю говорил.

– Авель не вышел сегодня меня встретить, – заметил Эд.

Подвижное лицо Фарисея изменилось.

– Оставь его, господин. Он и так уже разрывается между королем земным и царем небесным.

– Тебе что-то известно? – жестко спросил Эд.

Фарисей, казалось, не был испуган.

– Я готов отвечать перед тобой. Только, прости уж, лучше сидя. Тут есть скамья у колодца…

Эд сделал знак охране держаться поодаль и последовал за калекой к большому каменному колодцу, в стену которого была встроена скамья. Надо думать, для благочестивых размышлений. И обстановка располагала – от воды веяло сыростью, которая при нынешней жаре была даже приятна, по краям колодца разгуливали голуби, и они же жались в нишах между камнями. Только беседа предстояла, хоть и на благочестивые темы – о паломниках и реликвиях, совсем не благочестивая.

– Что ты знаешь об этом паломнике?

– Он был такой же паломник, как я – святой Медард.

– Кто же?

– Шпион Фулька. Авель его узнал. А я убил.

– Ты убил или вы с Авелем? – спросил Эд, пристально глядя на калеку.

Тот ответил не сразу – обдумывал слова. Потом произнес с нажимом:

– Убивал я.

Эд перевел взгляд на безжизненные ноги Фарисея. Последний усмехнулся.

– Руки-то у меня целы пока…

– Если это и вправду был шпион, Авель может и не бояться. Вас не казнить надо, а награждать.

– Ох, только не награждать! Чем меньше людей про это узнают, тем лучше.

– Так. А что за толки о какой-то реликвии?

– Вот она. – Фарисей высунул флакон из рукава.

– Зачем ты ее взял?

– Там внутри масло. Я думал, яд. Только никакой это оказался не яд.

– Ты так разбираешься в ядах?

– Нет. – Фарисей осклабился. – Я этого маслица собаке дал полизать. Ничего ей не было, собаке.

– Дай. – Эд взял ампулу у калеки. – Знаток! Яды, я слышал, разные бывают. А может, это и вправду реликвия. Собаке от этого, конечно, будет прятнее… И с чего вы вообще взяли, что это шпион?

Фарисей замер. Он мучительно прикидывал – сказать или не сказать о пергаментах, найденных на покойнике? И решил – не говорить. Если Авель не передал этих свидетельств королю и вообще спрятался, значит, у него на то есть причины. Коли Авелю надо, пусть он сам и рассказывает, черт возьми!

– Я же сказал – Авель узнал его. Он говорил, что этот человек заправлял всем, когда на тебя напали… в Париже.

И тут Фарисей испугался – такое бешенство при воспоминании об этом выразилось во взгляде короля. В конце концов Фридеберт, по школьному прозвищу Фарисей, хоть и многого хлебнул в жизни, но не пробовал вкуса предательства. Не представилось случая.

– Поторопились вы… – медленно произнес Эд, – прикончив его сразу. Нужно было отдать его мне. Он бы о многом рассказал… в руках палача! Фарисей опустил голову, широкие плечи его поникли, и Эду снова стало его жаль.

– Ладно. Оставим это. Вы хотели, как лучше.

Фарисей откашлялся. Чтобы смягчить неловкость, ему всегда потребно было рассказать какую-нибудь байку.