Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Вот теперь он мог сказать, что мартовские иды для него, в отличие от Цезаря, закончились удачно. Он остался на Олимпе, но остался там и Лигачев, один из помощников которого делается козлом отпущения и увольняется, а сам он вынужден принести извинения. Хотя и прогремел гром, обстановка не разрядилась. Публично обе стороны продолжали отрицать, что отныне в партии существуют две группировки, но это теперь стало секретом Полишинеля. Генсек выиграл сражение, но не выиграл войну. Он не рискует. Хорошо усвоив урок своего ментора, он знает, как легко телохранители превращаются в охранников. Охрана Кремля переходит под его прямую команду, только номинально продолжая числиться в составе КГБ. Яковлеву его охрана советует не ночевать в московской квартире и переехать на дачу. В окружении генсека открыто выражают опасение за его жизнь.

За свою жизнь ведут борьбу и сторонники Лигачева, если не за физическую, то за сладкую, а как свидетельствуют многочисленные исторические примеры, для тех, кто привык к сладкой жизни, потеря ее равнозначна смерти.

Хотя и не добившись полной победы, но все же избежав участи Цезаря, генсек мог теперь сосредоточиться на подготовке к приезду в Москву президента Рейгана.

РЕЙГАН В МОСКВЕ

Обычно оживленная, Красная площадь в то июньское утро выглядела пустынной, несмотря на очередь у входа в мавзолей и отдельных не особенно торопившихся и по-выходному одетых прохожих, которые, завидя вышедшую из Спасских ворот группу, в которой легко можно было узнать президента Рейгана и Горбачева, поспешили к ней. Со стороны создавалось впечатление, что происходит спонтанная встреча вышедших на прогулку руководителей обеих держав с москвичами. Но не надо было быть особенно внимательным, чтобы заметить, что разыгрывается хорошо отрепетированная сцена. И улыбающиеся „прохожие”, в которых можно было заподозрить сотрудников определенного учреждения, и стоящие рядом с ними с торчащими из ушей проводами портативных радиотелефонов агенты КГБ, и вдруг неизвестно откуда-то появившийся ребенок, которому, взяв его на руки, Горбачев сказал: „Дай ручкудедушке Рейгану”, — все играли свою роль в заранее отрепетированном спектакле.

В этом спектакле всем его советским участникам полагалось выражать дружелюбие, а не так давно еще высмеиваемому советской прессой американскому президенту предлагалось сыграть роль доброго американского дедушки. Рейгану, сыгравшему немало всевозможных ролей в своей жизни, роли добрых, отзывчивых людей всегда были по душе. Это было не только выражением его характера, но и свойственной американцам открытости, веры в то, что добром можно победить зло, что стоит только сесть за стол переговоров, улыбнуться широкой американской улыбкой, и противник поймет, что и ему следует быть добрым и улыбаться в ответ. Как сказал один из его помощников, президент — „неизлечимый оптимист с сентиментальной привязанностью к счастливому окончанию”. На залитой солнцем весенней Красной площади очень хотелось верить в счастливый конец долгой истории под названием „холодная война”.

И когда Рейгану задали вопрос, он ответил:

— Нет, Советский Союз больше не является „империей зла”.

В подтверждение этого он обнял своего коллегу по переговорам за плечи. Горбачев ничего не имел против.

Нет ничего удивительного, что Рейган, произнеся эти слова, тем самым отказывался от того, что он говорил в начале своего президентства. Как чуткий и опытный политический деятель, он, несмотря на свою искренность, не мог избежать того, чему порой поддается любой политик: желанию сказать то, что от него хотят услышать.

Он помнил о продолжающейся войне в Афганистане, о непрекраща-ющихся поставках советского оружия Никарагуа. В тот момент, когда он пожимал ручку маленькому Алеше на Красной площади, не так далеко от нее, у Никитских ворот, проводила демонстрацию семья Верещагиных. В руках детей были плакаты, требующие выпустить их из страны. Президент мог этого не знать, но ему было хорошо известно, что в области прав человека в Советском Союзе больших перемен не наступило. То, что он говорил, скорее всего можно было рассматривать не как утверждение существующей реальности, а как аванс, как выражение надежды на иную, будущую реальность. Тем более что высившаяся в стороне пирамида мавзолея напоминала об осторожности. Имя его обитателя к добрым улыбкам и слишком большому доверию не располагало. Сказанное Рейганом следовало отнести все к таким же символам, как и значки с флагами двух держав, которые поблескивали в то утро на лацкане темно-синего костюма президента и светло-серого костюма Горбачева. Это было завершением московской встречи в верхах.