Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Хотя конференция сама по себе была признанием того, что осуществить утопию невозможно, что страна в тупике, название которого ленинский вариант будущего, вывести ее из этого тупика предполагалось с помощью все того же ленинизма ! Начав свою революцию сверху, призвав вновь обратиться к ленинским принципам, несмотря на то, что именно эти принципы послужили основой развития сталинизма, им осуждаемого, Горбачев питался в одно и то же время и уничтожить плоды революции 1917 года, и возвратиться к ее истокам.

Если побывавший в Советском Союзе накануне сталинского „великого перелома” француз А. Фабр-Люс почувствовал себя, „как герой Эйнштейна, вернувшийся на родную планету поседевшим после десятиминутного путешествия” и все же не уверенным, побывал ли он в „будущем или невозможном”, то теперь уже никаких сомнений быть не могло. В октябре 1917-го началось не будущее, а невозможное — утопия. Генсек этого не признавал, но „невозможная утопия” все время напоминала о себе, и именно с ней ему постоянно приходилось иметь дело.

Назвав продовольственную проблему „самой болевой точкой в жизни общества”, он объяснил ее нежеланием работать по-новому. В связи с этим 3. Бжезинский заметил, что „Горбачев хочет, чтобы советские люди работали, как немцы, но они не немцы”. Генсек забыл сказать о том, что нежелание работать — это продукт советского образа жизни, убившего в людях ростки трудовой этики, которые начали возникать в дореволюционной России в последние полвека перед октябрьской катастрофой, когда осуществлялись действительно „великие экономические преобразования”* Он не сказал и о том, что созданное большевиками так называемое пролетарское государство эксплуатирует пролетариат как никакое капиталистическое, что оно тратит на оплату этого самого пролетариата всего 37 процентов своего валового продукта, или примерно половину того, что выделяется на эти цели на Западе. Постоянно провозглашая, что его главная забота — пролетариат, социалистическое государство своим отношением к нему демонстрировало глубочайшее неуважение к труду.

Умолчав Об этом, генсек опять давал обещания, которые слышали не раз, — за оставшиеся до начала нового века 12 лет сделать то, что не сумели осуществить все его предшественники вместе взятые, — обеспечить каждую советскую семью „отдельной квартирой или индивидуальным домом”.

Несмотря на недавние уверения о новом повороте в американосоветских отношениях, он вновь пытался убедить советских граждан в агрессивности „западного военного блока во главе с США”.

— Военная угроза стала для нас постоянной величиной, — говорил провозвестник „нового мышления”, призывавший к устранению „белых” пятен истории, но в словах которого слышалось эхо речей всех его предшественников. — Не снята она и до сих пор, — утверждал он летом 1988 года, хотя уже три с лишним года тому назад в разговоре с писателями признался, что „наш противник нас разгадал и на нас не нападет”.

Подтвердив, что все предыдущие данные о советском военном бюджете были ложными, провозвестник „нового мышления” Горбачев продолжал вести игру по все тем же старым ленинским правилам. Как в 1946 г., когда огромная доля ресурсов разоренной послевоенной страны была брошена на развитие военной промышленности, так и во времена „нового мышления”, невзирая на катастрофическое состояние экономики, одной из причин которого была и начатая Сталиным гонка вооружений, огромные ресурсы продолжали тратиться на войну. И дело было не только в этом. Цифры бюджета лучше всяких слов доказывали, что взгляды советского руководства на мир остались неизменными. За фасадом речей об „общности интересов”, вызвавших у многих американских политических деятелей убеждение, что „Горбачев разделяет наши надежды и чаяния”, возникал все тот же жесткий оскал классовой непримиримости, „железные зубы” генсека, так понравившиеся Громыко. Улыбки и разговоры об общности интересов были вынужденно вызваны жизнью, никак не укладывавшейся в прокрустово ложе законов „бессмертного учения марксизма-ленинизма”. Но у его последователей вынужденное признание в отсталости отнюдь не уменьшило классовой ненависти к „разлагающимся и загнивающим империалистам”, которых столько лет обещали „обогнать и перегнать”, столько лет ненавидели и призывали ненавидеть и к которым теперь должны были обращаться за помощью.