Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Андропов говорил о ’’перемещении центра тяжести с внутреннего фронта на внешний” в тридцатые годы, то есть как раз когда ’’славные органы” отправляли на смерть миллионы людей. Он говорил так о том времени, когда в язык вошли слова ’’тройка”, ”черный ворон”, ’’особое совещание”, ’’без права переписки”, ’’ежовые рукавицы”, когда громовым многократно повторяемым ревом доведенная до истерики толпа вслед за ’’славными органами” требовала: ’’расстрелять, как бешеных собак всех, кто не с нами”, когда под этот рев выбрасывались из окон своих кабинетов или пускали себе пулю в лоб, не дожидаясь, когда ее пустят им в затылок их коллеги, ’’славные чекисты”. Тем, кому из них удалось пережить время Ягоды, Ежова и Берии и занять место в Кремлев-ком дворце, слова Андропова пришлись по душе: они оправдывали их в их собственных глазах, перед своей совестью, если у них еще оставалась частица ее. Они с энтузиазмом хлопали словам своего шефа, хотевшего уверить всех, что самой важной задачей органов в предвоенные годы была борьба с разведчиками Германии и Японии. Он мог бы еще вспомнить и о румынской сигуранце и польской дифензиве, связь с которыми тоже была обвинением против тех, кого в те годы объявляли ’’врагами народа”. По Андропову выходило, что только с ними, с этими буквально наводнившими страну ’’шпионами” без устали боролись ’’славные чекисты”. Он настолько уверен во всеобщей тупости, что не удосуживается поразмыслить над простой арифметикой. Сколько должно было быть этих шпионов, чтобы для их обезвреживания понадобилось содержать такую огромную армию чекистов? Но если сумела вся эта несметная армия шпионов проникнуть на советскую территорию, то как тогда быть с теми, кому поручено держать границу на замке, пограничниками, которые также входят в состав органов? Если не было такого множества шпионов, то зачем нужно было тратить средства на огромную чекистскую армию, если ее основной задачей была борьба именно с этими

проклятыми шпионами?

В опубликованных незадолго в „Новом мире” мемуарах прошедший через сталинские лагеря генерал Горбатов задавал вопрос: „Неужели наши руководители верят в то, что столько советских людей вдруг стали продажными, стали на путь шпионажа в пользу империалистических стран? На ком же, в таком случае, держалась и держится советская впасть?”

Кто же заполнял тюрьмы и лагеря на строительстве Байкало-Амур-ской железной дороги, на Воркуте, на Колыме, в Караганде, в Потьме, в Абезь-Инте в республике Коми? Кого же отправляли в специальные лагеря уничтожения вроде тех, что были на острове Вайгач, куда для работы на свинцовых рудниках ссылали приговоренных к смерти, или золотых приисков на Колыме, где женщины своим дыханием должны были сдувать ядовитую золотую пыль? По западным данным, вся эта перешедшая по наследству к Андропову огромная гулаговская империя насчитывала 165 лагерей и объединений лагерей. Ее население исчислялось многими миллионами. Только на Колыме перед войной находилось от 3 до 5 миллионов узников. В то же самое время в другой империи — гитлеровской — под арестом по политическим причинам находилось 27369 обвиняемых, 112432 осужденных и 162734 так называемых „превентивных заключенных”. Через находившиеся на территории Третьего Райха лагеря к началу войны прошло около одного миллиона человек. Все эти цифры не надо было выискивать в зарубежной литературе. Они были приведены в вышедшей в Москве как раз в тот год, когда Андропов произносил свою речь, книге А. Галкина „Германский фашизм”. Шеф КГБ хотел бы, чтобы было забыто об управляемом им гигантском комбинате смерти, он, как правоверный марксист, отбрасывает факты, когда они мешают его интерпретации истории. Так же поступали и те, кто следовал указанию Гитлера о том, что „в пропаганде незачем выискивать объективную истину (особенно если она благоприятствует противной стороне) и сообщать ее массам... надо думать о своих интересах”. Раскрывать правду было не в интересах ни Андропова, ни в интересах режима.

Через 30 лет после 1937 года он повторял ту же ложь, в которую уверовал с тех пор, как услышал ее три десятилетия назад, когда начинал свою карьеру. Своих взглядов он с тех пор не изменил. Как был, так и остался сталинцем, хотя, следуя духу времени и считая это полезным для себя, и мог походя обронить фразу, „ осуждающую ’’необоснованные репрессии и нарушения законности в годы культа личности”. Но он достаточно умен, чтобы понять, что без „культа” охраняемая им система существовать не может, и потому он, не жалея усилий, участвует в создании очередного ’’культа”. Вначале хрущевского, а затем брежневского. Против ’’культа личности” он ничего не имеет, хотя не мог не видеть, как все более мельчает личность, претендующая на культ.