Последние километры

Валентина не совсем понимала новую подругу. Воздушная опасность на протяжении одного-двух лет угрожала и Москве, но преимущественно ночью, когда солнца не бывает. Чтобы появиться над городом, вражеским эскадрильям нужно преодолеть заграждения могучей противовоздушной обороны, а этого им никогда так и не удалось сделать. Если же и прорывались, то лишь отдельные самолеты, сбрасывавшие бомбы торопливо, наугад.

— А что ты думаешь, глядя на солнце? — спросила Мартынова.

— Думаю о том, что мой отец уже никогда его не увидит. — И объяснила: — Он был солнцепоклонником. Помню, с малых лет, куда бы нас ни забросила судьба, а семьям военнослужащих часто приходилось менять местожительство, отец огораживал в летние дни домашний солярий и заставлял нас, особенно утром, загорать под ультрафиолетовыми лучами. Это я сейчас такая бледная, а в детстве совсем другим был цвет лица…

— Я тоже любила солнце, — призналась Галина. — Ведь у нас Днипро, пляж, песчаный, золотой, чудо! Но на фронте никто не любит солнце. При солнечной погоде непременно бомбят…

— Москву тоже бомбили, — сказала Валя с таким оттенком, будто была рада, что тоже испытала фронтовые невзгоды.

— Что-то не видно, — оглянулась вокруг Мартынова. — Все дома целы.

— Это здесь целы. А в других местах, например на Арбате, по-другому выглядит: театр Вахтангова начисто был сметен с лица земли. А на окраинах часто горело, я сама видела. С крыши нашего дома далеко видно.

— Охота тебе на крышу лазить.

— А как же! Мы ведь противовоздушную вахту несли. И я, и мать. Ты, наверное, думаешь, что мы тут потихоньку прозябали? Видела бы, как ночью, под рев сирен, рыщут по небу прожектора, как сыплются подлые «зажигалки», только успевай подбирать и тушить их. Не один дом сгорел бы, если бы не было вахты.

Слушая подругу, с любопытством оглядывая улицы Москвы, Галина всеми своими помыслами была на Одере. Виделся ей тяжелый танковый бой, пылающие «коробки», Петрусь в копоти и ссадинах (лишь бы только не раны), потом она снова вслушалась в горестное повествование Валентины и сказала:

— Да, всем досталось в эту проклятую войну… Ты учишься или работаешь?

— Учусь, — извиняющимся тоном ответила Самсонова. — В консерватории на дирижерском факультете.

— Ого!

Еще одну площадь миновали, поравнялись с памятником Пушкину.

— Вон там, — Валя рукой указала вниз, за памятник, — Арбат. Там упала бомба.

Так сержант Мартынова, прибывшая со станции Ченстохов в Москву, постепенно включалась в будни тыловой жизни…

Вот и Центральный телеграф — глыбистое здание, расположенное на углу широченной улицы и узкого переулка, запруженного пикапами и грузовиками. На эти машины грузили связки газет, обшитые мешковиной посылки, бумажные мешки с письмами.

Галя и тут не доверилась синенькому ящичку. Вошла в помещение, где стояли высокие деревянные ящики со специальным отверстием для писем и государственным гербом.

Опустив письма, Галя восторженно рассматривала главный зал телеграфа.

— Интересно? — спросила Валя.

— Здорово! — призналась связистка. — Какая же здесь сложная механика, сколько писем, газет, телеграмм… Ей-же-ей, здорово! — Галина даже прищелкнула языком. — Вот бы попрактиковаться.

— Устраивайся. Будем ходить вместе в театры.

Мартыновой не хотелось сейчас думать ни о работе, ни о театрах. Отдохнуть бы как следует, выспаться за все ночные тревоги и дежурства…

— Хочешь взглянуть на Московскую Государственную консерваторию имени Чайковского?

— Хочу.

— Тогда пошли.

По Газетному переулку прошли на улицу Герцена, и вот оно — величественное здание прославленной консерватории.

Мелодии Чайковского! Она вдоволь наслушалась их вечером, в филиале Большого театра, куда повела ее Валя. Шел балет «Лебединое озеро». Галина смотрела его впервые, а Валя, наверное, в сотый раз.

Перед этим Валентина с большим трудом уговорила гостью снять военную форму, которая в эшелоне за много дней пути измялась и загрязнилась. К счастью, в вещмешке сержанта Мартыновой нашлось голубое бархатное платье с белым воротничком и шевровые туфли. Но давно уже девушка отвыкла от высоких каблуков. Поэтому во время спектакля она тайком то и дело снимала туфли, давая отдых ногам. Хорошо, что в раздевалке у нее и шинель, и сапоги!

Публика очень пестрая — гражданские в гражданском, военные в своем, только она, дура, прислушалась к совету… Ведь гимнастерку можно было выстирать и просушить утюгом. Тогда не чувствовала бы себя не в своей тарелке.

Но вскоре она обо всем этом забыла. Под звуки очаровательной музыки балерины в белоснежных пачках в самом деле похожи были на игривых лебедей. И пошло, полилось, поплыло…

Когда занавес опустился, сержант Мартынова горячо хлопала в ладоши, что-то восторженно кричала, слившись в единое целое со всем залом.

В антракте к Самсоновой подошел высокий, стройный юноша. Называл ее вежливо и солидно: Валентина Михайловна. По обрывкам разговора нетрудно было догадаться, что они давние друзья и понимают друг друга с полуслова.