Последние километры

Щербаков направился в соседнюю комнату — передать по телефону редакторам газет коррективы Верховного.

Воспользовавшись паузой, в кабинет вошел дежурный.

— Переделали? — спросил Верховный Главнокомандующий.

— Готово, товарищ Сталин.

Положил на стол два приказа Ставки. Один — о назначении генерала армии Алексея Иннокентьевича Антонова начальником Генерального штаба вместо маршала Василевского. Другой — о назначении Александра Михайловича Василевского на пост командующего Третьим Белорусским фронтом вместо погибшего под Кенигсбергом генерала армии Черняховского. Сталин знал содержание обоих документов и подписал их без замечаний. Спросил у дежурного:

— Членов Политбюро известили?

— Так точно. Будут ровно в час.

— Хорошо. Придется снова заседать ночью.

Дежурный вышел, возвратился Щербаков. Сталин поднялся, долго стоял молча, курил трубку, потом сказал:

— Кирпонос, Ватутин, Черняховский… Большие надежды возлагал я на них. Нет их. Ватутину было сорок два. Черняховскому тридцать восемь. Вот и приходится бросать в огонь старую гвардию: Жукова, Конева, Василевского…

Ничего не сказал Александр Сергеевич, лишь тяжело вздохнул:

— Завидую тем, кого бросают в огонь, товарищ Сталин.

— Хотите на фронт?

— Хотел бы. Да врачи, к сожалению, не имеют такого желания. Наверное, уложат все-таки в постель.

— Держитесь, товарищ начальник Главного политического управления. Победу будем отмечать широко. Вот когда пригодится нам ваш пропагандистский талант.

— Постараюсь достойно встретить победу, товарищ Сталин.

Шутка прозвучала грустно. Сталин знал от врачей о состоянии здоровья Щербакова обстоятельнее, чем сам больной, а поэтому переменил тему разговора.

— Операции на фронте развиваются более или менее удачно…

— Это называется «более или менее»? — отважился пошутить Александр Сергеевич.

— Я мог бы сказать «совершенно» лишь в том случае, если бы наши войска были на окраинах Берлина.

— К сожалению, это невозможно. Войскам необходима передышка, необходимо подтянуть резервы, тылы…

— К сожалению. — Сталин сделал длинную паузу, набивая трубку. — К сожалению. — И вдруг — совсем о другом: — На словах они — Рузвельт с Маршаллом и даже Черчилль с Иденом — миролюбивые ангелы. А на деле…

— Тянут, — подхватил Щербаков, — отказались активизировать военные действия в Италии, помешать переброске на наш фронт гитлеровских войск из Норвегии…

— Вы говорите о деталях, — начал нервничать Сталин, — а я о главном.

Щербаков не возражал. У него стучало в висках, снова поднималось давление. А Сталин приглушил раздраженность, сегодня он был в хорошем настроении.

— Главное для нас — будущее Балканских стран, Польши, самой Германии. В этом, в самом важном вопросе, мы вроде бы добились в Ялте значительного сдвига. Но где гарантии? И Рузвельт, и Черчилль заверяют, что нет оснований бояться чего-то нежелательного. Предположим, пока все мы живы, бояться нечего. Новая агрессия невозможна. Но пройдет десять лет, а то и меньше, и нас не станет. Придет новое поколение, которое не пережило, не изведало всего того, и, естественно, будет иметь свои взгляды, что тогда?

Трудно было ответить на такой вопрос. Да Сталин, очевидно, никакого ответа и не ждал. Перевел на другое:

— В тридцать девятом, когда мы предлагали им: пропустите наши войска через Польшу, они отказали. А теперь, вишь, шелковые.

— На них влияет положение на фронтах, — оживился Щербаков. — Польша полностью освобождена, наши войска в Будапеште, на Одере…

— Да, на Одере, и простоят там полтора-два месяца, а за это время…

— Разве что-нибудь может измениться?

— Все! — сказал Сталин, сделав рукой, сжимавшей трубку, характерный жест. — И прежде всего намеченные нами государственные границы Германии и Польши. Тут Черчилль чего-то выжидает, на что-то надеется. Возможны два варианта, кроме того, который мы зафиксировали в Ялте. Либо немцы подпишут сепаратный мир с нашими союзниками без нас, либо…

— Во что бы то ни стало будут стремиться добиться перелома на фронте.

— Да. Снимая для этого свои последние дивизии с Запада. А потерпев фиаско, сдадут Берлин англо-американцам.

— Гитлер на это не пойдет, — не очень уверенно возразил Щербаков.

— Гитлер не вечен. В Берлине появились весьма влиятельные силы, которые, наверное, оценивают нынешнее положение рейха более трезво, чем фюрер.

Наступила тишина.

— Изучите этот вопрос вместе с Антоновым, — приказал Сталин. — Используйте все возможности разведки. Наши союзники думают, что, возвратившись из Ялты, мы почиваем на лаврах. Пускай себе думают. Вы согласны?

— Осторожность не помешает никогда.

— До свидания.

— До свидания, товарищ Сталин!

5