Последние месяцы нашей любви

И мы, не одеваясь, вышли на лестничную клетку. Бетон холодил ступни, но мне было всё равно, ведь сейчас мы чувствовали себя подростками, сбежавшими с уроков и целующимися за школой. Наконец, мы оказались на крыше. Холодный утренний ветер обдал моё тело, и я поёжился. А она, раскинув руки и подняв голову к небу, вздыхала эту прохладу. Это маленькое мгновение свободы, миг, когда ты чувствуешь, что можешь сделать всё, что захочешь, миг, когда ты по-настоящему живёшь, он так редок. Но тогда мы оба чувствовали эту свободу. С какой нежностью я теперь вспоминаю эти мгновенья!

Она уселась на самый край и свесила ноги. Город просыпался. Вдали слышалось гудение машин, загорались огни. Алые полосы рассвета слабо прорезали серый утренний туман. Её светлое обнажённое тело ярко выделялось на фоне городской серости. Она закурила. Медленно пропуская эту серость через лёгкие, она похрипывала.

— Мне кажется, ты много куришь, — заметил я, — твой кашель наверняка связан с этим.

— Не мешай мне наслаждаться жизнью, — ответила она, выпуская в набирающий цвета воздух облако дыма, — мне не так много осталось.

— О чём ты? — насторожился я.

— Знаешь, — начала она из далека, — ты первый человека, которого я полюбила. По-настоящему полюбила. У меня были мужчины и до тебя, но это был только секс и не более того. Отношения на одну ночь, способ расслабиться и зарядиться. Они все были так жалки и приземлены. Ты первый, в ком я почувствовала Человека, — я невольно понял, что она говорит обо мне то, что я сам думал о ней, — такого человека, как я. Мы с тобой очень похожи, это мне и нравится в тебе. Ты необычный. Ты достоин счастья. Но без меня.

Я вздрогнул.

— Ты подарил моей жизни краски. Наполнил её смыслом. Но… мне недолго осталось жить. Не больше года. У меня… рак лёгких. Неоперабельный.

— Почему ты сразу мне этого не сказала? — воскликнул я, — Ты дала мне полюбить себя, зная, что скоро уйдёшь!

— Разве это хоть что-нибудь изменило бы?

Она была права. Ничего. Я обнял её, прижал к себе и спросил:

— Неужели совсем ничего нельзя сделать? Найти хорошего врача, пройти химиотерапию?

— Химиотерапия не спасёт меня. Она сможёт дать мне ещё год жизни, которую и жизнью-то назвать нельзя. Я буду лежать на больничной койке и страдать от беспрерывной тошноты, моля смерть поскорее забрать меня, а ты будешь выносить за мной утку, и каждый раз, подходя ко мне, ты будешь отворачиваться от меня, не находя в себе сил взглянуть на то, во что я превращусь. Последнее своё время на земле я хочу прожить полной жизнью. Ты должен меня понять.

Я её понимал. Будь я на её месте, я поступил бы также. Но мне было тяжело её отпускать.

— Но пока я всё еще с тобой, — продолжала она, будто бы читая мои мысли, — и я хочу, чтобы и ты был со мной всё это время. Я хочу, чтобы ты в последний раз поцеловал меня, когда я буду покидать это мир, где-нибудь в маленьком уютном домике у подножья Альп.

И она заплакала, прижавшись головой к моей груди. А я гладил её прекрасный волосы и тоже плакал.

***

Я приехал в Шамони на неделю позже неё. Она невероятно изменилась с нашей последней встречи. Отражение смерти в её глазах исчезло. Сейчас она была живой как никогда, такой свежей и воодушевлённой, словно бы ещё вся жизнь была у неё впереди, а не один месяц.

— Как я счастлива, что ты, наконец, приехал, — радостно воскликнула она, — здесь так красиво, так замечательно, что я даже рада, что умру именно здесь, а не в этом сером бездушном городе.

Я осмотрелся по сторонам. Вокруг было и правда очень красиво. На секунду мне захотелось остановить время, и остаться с ней здесь навсегда, чтобы мы остались единственными людьми во всём мире. Но старый Монблан будто бы покачал своей седой заснеженной головой, намекая, что это невозможно.

Снятый домик находился у самого подножия горы. Рядом с ней, огромной и неприступной, люди казались маленькими суетящимися муравьишками. Нам почему-то было весело от того, что мы понимали эту свою человеческую мелочность.

— Вот сейчас я умру, потом через много лет умрёшь и ты, — улыбнулась она, глядя мне в глаза, — а гора останется стоять здесь, и будет стоять всегда. Она родилась на заре времен, а умрет на закате. Люди приходят, любуются на неё, топчется по ней своими маленькими ножками, но они ничего не значат для неё. Люди есть пыль для этого каменного титана, он не запоминает их. Но нашу любовь он запомнит. Пронесёт через конец времён и похоронит в небытии. Я хочу, чтобы ты развеял мой прах с самой вершины, чтобы я нашла упокоение среди снежинок в его шапке.

Она вздохнула. Долго и многозначительно.

А потом прикоснулась своими губами к моим. Это был самый лучший поцелуй в моей жизни. Самый тёплый и искрений. И мы, сбросив одежду, опустились на землю, снова отдавая друг другу свои тела в порыве нежности. Нас было трое: она, я и Монблан. Нас совсем не смущало то, что он сморит на нас своим бездушным взглядом. Пусть он, древний, миллионы лет назад очерствевший старик, видит, как люди умеют любить, и пусть его сухое, скрытое за толщей камня, сердце восстанет от спячки.