«Последние новости». 1936–1940

Наш гнев ужасен — и прекрасен.
Мы свой вердикт произнесли
И тот вердикт единогласен:
— Стереть их всех с лица земли!

(А. Безыменский)

Горит советская наша звезда,
Растет волна народного гнева,
Республики, области, города,
Подводники с моря и летчики с неба.

В океанах идущие корабли,

Поля, раскинувшиеся без предела,
Каждая пядь земли —
Властно требует их расстрела!

(В. Гусев)

Иди вперед, сметая все преграды!
Прямой наводкой бьем мы по врагам!

(Джек Алтаузен)

Товарищ, кровь за кровь!
Товарищ, винтовку готовь,
Дай непреложный, святой обет:
Преступникам нашей земли — пощады нет!

(Л. Майский)

Или — заявления известнейших писателей. А. Толстого, Ю. Оле-ши, К. Федина, в особенности Н. Тихонова, утверждающего, что «все писатели единодушно требуют поголовного расстрела мерзавцев».

Что это все такое? Было ли когда-нибудь что-либо подобное в истории? Повторится ли? Будто нарочно тут же рядом статьи о Пушкине — и цитаты о «милости к падшим» и о «железном веке», со спокойными красноречивыми указаниями, что «только мы являемся его наследниками», ибо, видите ли, мы «утверждаем реализм»… Повторяю: люди сейчас ко всему привыкли, ко всему привыкают, и в состоянии какого-то умственного оцепенения мы бываем готовы — что скрывать! — спорить о «реализме» и о том, действительно ли Лавренев, например, идет по пушкинской линии. Но иногда случается очнуться — будто в сумасшедшем доме.

Есть в каких-то воспоминаниях о Михайловском такой рассказ. Для какого-то сборника нужна была статья о свободе слова. К Михайловскому обратились с просьбой дать ее. Он ответил согласием, но оказался в крайнем затруднении, когда сел ее писать… Вопрос был для него слишком ясен, слишком бесспорен и элементарен! Он не знал, с чего начать, он растерял элементарные доводы и доказательства. Он привык размышлять о разветвлениях темы, но забыл ее сущность, ее основные положения.

Приблизительно с той же растерянностью читаем мы московские речи и поэмы. С чего начать? Всякие вторичные или третичные возражения неуместны, смешны, а в наш «жестокий век» дорожки к нужным здесь словам безнадежно затоптаны! Да и неловко рядовому писателю или журналисту произносить слишком громкие слова, будто корча из себя какого-то Льва Толстого, будто ты тоже «не можешь молчать»! Но как жаль, что нет сейчас у нас Толстого или хотя бы Бьернсона, писателя с мировым моральным престижем, с мировым резонансом, — как жаль, что такой человек, как Ромэн Роллан на этом экзамене провалился и, вместо того чтобы, ни с чем не считаясь, ни на что не оглядываясь, следовать великому толстовскому жизненному правилу «fais ce que doit, advienne que pourra», тоже разделяет «справедливое негодование» своих московских собратьев. Роллан — слабоватый, сомнительный художник… Но по закваске своей, по духовному своему строю, он мог, казалось бы, сыграть роль «мировой совести». К сожалению, выяснилось, что она ему не по плечу.

У нас здесь на днях был вечер, посвященный вопросу о смертной казни, вечер, навеянный, конечно, впечатлениями от московских событий. На собрании этом зашла речь о старинной, но в своем роде незабываемой, безгранично-ханжеской статье Жуковского, который желал из законного убийства человека человеком сделать «акт христианской любви» и «трогательное зрелище», для чего рекомендовал пение псалмов и священные процессии. Многие возражали против упреков сладкогласному и нежному поэту. Действительно, не устарел ли самый вопрос? Стоит ли поднимать разговоры о смертной казни теперь, когда мир, по словам другого поэта, «захлебнулся в крови»? Что значат отдельные убийства, когда гибнут сотни, тысячи, миллионы, когда у всех в памяти одна война, и у всех в предчувствии другая, едва ли не более страшная?

Кто станет на такую точку зрения — сделается безотчетным сообщником всех «голосующих за смерть». Ибо — ничего не устарело в таком деле. Вопрос так же остер, так же насущен, как был всегда, — и, может быть, нужнее всего для нашей эпохи именно верность религиозным и общественным традициям, в такой долгой борьбе, в таком многовековом нравственном вдохновении созданным! Лавренев ужасен, но виноват и Жуковский, какие бы смягчающие обстоятельства ни действовали в его пользу, какая бы ни была между обоими пропасть. Один отвечает за другого.