Последние первые планетяне (СИ)

Среди всех угнетающих фронтирских картин, которые являлись Николаю Давыдову от момента приезда на Запад, улочки города Сима представляли собой самое тоскливое зрелище. Некогда процветающий городок, крохотный, но, как полагают местные, обладающий какой-то неповторимой душой, теперь походил на огромное кладбище. Постройки, казалось, замещали надгробные плиты: памятники бурной фронтирской жизни, которая тихо оставила это затхлое место. Многие здания, даже на главных улицах, стояли давно заброшенные. С заколоченными окнами и дверьми, они отлично предстали бы декорациями к очередному фильму про ужасы постапокалиптического мира. Иные строения, до сих пор используемые, выглядели не лучше. Обсыпавшаяся черепица, побитые стекла, стены покрыты годовым слоем едкой пыли. Стоило немалых усилий представить, что в подобных условиях способны проживать люди. И все же – последние отчаявшиеся не спешили покидать обжитых многими поколениями мест.

Со слов Констанции, к моменту возникновения «Призраков» в Симе оставалось почти три десятка семей. Не всем пришлась по душе выбранная «Охотой» преступная стезя. Хотя за следующие месяцы население городка сократилось на треть, тем не менее оно еще оставалось велико. Проводимых на корпоративные поставки налетов едва хватало, чтобы удерживать на плаву сохранившиеся хозяйства. Николай понял это давно, еще на примере некоторых чахлых фермерский угодий в Борей-Сити, что здесь, на Западе, жить свободно от корпораций стоит в разы дороже, чем быть в бесчисленной армии наемных работников, хоть даже мелкой сошкой на жалком заработке. Вычеркнутый раз и навсегда с карт крупных компаний, Сим был своего рода квинтэссенцией фронтирской несправедливости. Без корпоративных дотаций все в этом стремительно вымирающем поселении стоило людям состояния: до первостепенных нужд. Не будь международной программы терроформирования, жителям Сима пришлось бы платить за обеспечение себя пригодным к дыханию воздухом.

Во многих аспектах отчаянное положение местных, по мнению Давыдова, доходило до абсурда. Взглянув на все собственными глазами, молодой офицер не был, как ранее, удивлен, что предшественник, добросовестный корпоративный трудяга, счел необходимым пренебречь полицейским долгом. Со стороны Громова было ново, но абсолютно закономерно обратиться не к сухому уставу, а к здравому смыслу, хваленой фронтирской общности и просто людской сердечности.

Во всяком случае, так рассудил Николай, когда, блуждая по разбитым переулкам Сима в сопровождении Констанции и нежданно объявившихся товарищей, пробовал поставить себя на место покойного коллеги.

По прошествии нескольких часов переговоров Констанция решила оставить офицеров, и тогда Николай Давыдов погрузился в привычное ему состояние замешательства. Оставшись одни, молодые люди не спеша шагали вниз по главной улочке города, и примерно за четверть часа никто не проронил ни слова. Минин с Камиллой бывали в Симе раньше. Громов возил их сюда сразу после того, как посвятил в тайну содействия Призракам Охоты. Коллеги Николая не раз наблюдали застигшую поселение разруху, но теперь глядели на нее по-новому, глазами Давыдова, и потому так же, как старшина, испытывали страх и отвращение, и сострадание по отношению к этому месту и людям, оставшимся беречь его. Кроме того, коллеги ни словом не обмолвились касательно случившегося утром. Они не представляли, как заговорить о таком, и просто продолжали идти, храня гробовое молчание.

Прометей бережно прислонился к горизонту, когда офицеры доковыляли до основания улицы. По эту сторону хребта закатные лучи обливали пламенным огнем все, что попадалось на пути, и потому представшая перед молодыми людьми картина казалась Николаю особенно завораживающей. Дело в том, что, следуя по улочкам почти машинально, офицеры, сами того не ведая, вышли на мемориальную площадь Сима. Небольшое изваяние по центру – до сияния отшлифованный каменный монолит – буквально утопало в возложенных к основанию венках. Без сомнения, это был монумент памяти произошедшей на шахте трагедии. В закатных лучах высеченная из багряной породы глыба заблистала не хуже рубина. Подойдя ближе, Давыдову удалось рассмотреть, что изваяние покрыто отлитыми в бронзе именами погибших шахтеров. Николай прочел четыре десятка имен и остановился на супруге Констанции, имя которого та упоминала в рассказах. Не то чтобы Давыдов сомневался в правдивости поведанного, однако было важно видеть материальное доказательство случившихся, с ее слов, событий. Возможно, это делало историю, в которую офицер невольно вмешался, немного более личной.