Последние поэты империи: Очерки литературных судеб

В семидесятые — восьмидесятые годы с делегациями советских поэтов и по личным приглашениям объездила весь мир, выступая в разных аудиториях с чтениями стихов.

Белла Ахмадулина была первой женой Евгения Евтушенко, позже — Юрия Нагибина, но постоянного друга и спутника жизни обрела лишь в Борисе Мессерере, известном театральном художнике. Являясь одним из поэтических лидеров «оттепели», к счастью, не увлеклась, подобно своим друзьям Евтушенко и Вознесенскому, обслуживанием властей и сочинением политических скороспелок. Пожалуй, поэтический вкус ей изменил только раз, когда в кроваво-расстрельном 1993 году она подписала позорящее интеллигенцию письмо «Раздавите гадину»[4] с призывом к физической расправе со сторонниками советской власти.

Лауреат многочисленных отечественных и международных премий. В последние годы ее поэзия обрела эпичность и простоту, исчезли излишнее жеманство и игра в избранность.

Живет в Москве.

Белла Ахмадулина и Борис Мессерер.

Я среди белых стен. Среди белых халатов. Сам в белом. Впрочем, и море за окном тоже — Белое. Архангельск. Реанимация. Врачи реанимируют меня, а я — кого? Я читаю стихи в только что привезенных сыном свежих журналах. Сейчас мне не до политики. Ищу — слово. Гармонию. Красоту. И как совпадение моим больничным мыслям вычитываю:

Еще меня ласкала белостенность,
сновал на белых крыльях персонал.
Как мне безгрешной радости хотелось!
Мне — долгий грех унынья предстоял.

(«Глубокий обморок. III. Послесловие к I»[5]

)

Конечно, найти ощущение безгрешной радости и веселия среди стонов и хрипов — когда кто-то рядом затихает навсегда, и ты как бы соучаствуешь, сопричастен, и тебе на всякий случай делают для успокоения укол — нет, не получается, иные мысли бродят.

Бел белый свет. Бела моя палата.
Темнеет лоб, пустынен и угрюм.
Чтоб написать: «… должна быть глуповата»,
как должен быть здоров и строен ум.

(«Глубокий обморок. I. В Боткинской больнице»)

На тумбочке рядом со мной иконка Божией Матери, Споручницы грешных, привезенная женой Ларисой, тут же «Новый Завет», его сын Григорий привез из дальних странствий.

«…ибо сие есть Кровь Моя Новаго Завета, за многих изливаемая во оставление грехов».

О грехах и мысли. О своих. О творящихся ныне вокруг.

«Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас».

А кругом — тьма прельстителей, по всем каналам телевидения. И как иногда просто прельщается вся страна, весь народ. Что делать? Озлобляться? Но «если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших».

Значит, надо искать Слово — для себя, для людей. Россия — страна Слова.

Вот и в стихах тех, больничных, тоже созвучно новому состоянию:

Тяжела, тяжела моя ноченька.
Сжальтесь, ангелы, всех потерь поверх.
Непрогляд и хлад одиночества
утаю от всех, лишь свече повем.

(«Святочные колядки»)

И такой же поиск своего, нового Слова:

Заслышав зов, уйду, пред утром непосильным,
в угодия твои, четырехтомный Даль.
Отчизны языка всеведущий спаситель,
прошенье ниспошли и утешенья дай…

(«Глубокий обморок. XII. Ночь до утра»)

Пусть удивится мой патриотический читатель, но все это, так запавшее мне в душу, я цитировал из подборки новых стихотворений Беллы Ахмадулиной в июльском номере «Знамени» за 1999 год. Скажете, больничная хворь сблизила? И это тоже: