Последние поэты империи

Как клеветою на действительность.

Все выдержал, любовь любя.

Но — хоть скажи в свой час шагреневый:

«Я выкорчевывал тебя,

Исчадье ада — куст сиреневый».

(«Да, вот такие же, как ты...», 1979)

Во-вторых, поэзия Некрасова сегодня, спустя сто с лиш­ним лет, воспринимается несколько по-иному, чем его совре­менниками, — не отдаляясь, а приближаясь к поэзии Фета. Мы уже способны воспринимать Николая Некрасова не только как защитника народного, но и как ярчайшего лирика.

В-третьих, не забудем, что «Они меня врачуют / Клас­сическим стихом». Любая классика близка читателю своей гармонией, патина времени оставляет лишь вечное, а мел­кие страсти незаметны простому глазу. С классической по­эзией душа отдыхает.

И, в-четвертых, все-таки Соколову Некрасов созвучен как защитник справедливости своей жизненной позицией, а Фет созвучен его пониманию поэзии. Поразительно, что при этом, чисто стилистически, поэтикой своей Владимир Соколов далек от Фета. В его собственной поэзии несо­мненно господствует прежде всего влияние Блока и в рит­мике, и в построении строки, далее по влиянию на его по­этику следует Борис Пастернак. Но темы для своих стихов Владимир Соколов брал совсем не блоковские и тем более не пастернаковские. «Тихая лирика» у него — собственная. Если кому-то покажется, что привязкой к «тихой лирике» я сужаю дарование поэта, свожу его к одной определенной группе, я не буду упорствовать, предлагаю желающим за­менить этот термин на какой-нибудь другой, семантически близкий. В самом обозначении «тихая лирика» заключена, на мой взгляд, целая поэтическая вселенная. Ведь кому-то и привязка к «лирике» покажется тенденциозной и ущем­ляющей права поэта. Так уж вышло, что под «тихой лири­кой» стали подразумевать строго определенную группу по­этов с определенной поэтической и даже идеологической направленностью. А вы попробуйте взглянуть на этот тер­мин вне групповых пристрастий, и увидите, как соответст­вует он поэзии Владимира Соколова. Впрочем, свои стихи поэт всегда писал в удалении и от друзей, и от учителей.

...родина, это ты,

С маленькой нежной буквы,

Там, где лишь три версты

До паутин и клюквы.

Ты бриллиант росы,

Вправленный в венчик тесный,

Темная тень грозы

Над желтизной окрестной.

(«...родина, это ты...», 1985)

Вот она — самая настоящая тихая лирика без кавычек и групповых пристрастий.

Звучат, гоня химеры

Пустого баловства,

Прозрачные размеры.

Обычные слова.

(«Вдали от всех парнасов...»)

Разве приверженность к прозрачности смысла, к про­стоте слов, к идентичности слов и самой жизни обозначает какую-то групповую идеологическую узость? Тогда уж вся классическая русская литература является некой тенденци­озной группой, с которой надо бороться. Что и делают в на­ше время.

Еще раз хотел бы подчеркнуть, что отрицая равновеликость лирики Владимира Соколова и его гражданственных стихов, я не посягаю на эту самую гражданственность в русской поэзии, не призываю к аполитичности и филоло­гической замкнутости отечественной литературы. Но когда я читаю, как защищали Владимира Соколова от нападок воинственных прогрессивных оппонентов Станислав Куняев и Вадим Кожинов, заверяя читателя в высокой граж­данской позиции поэта, понимаю, что они спасали от цен­зуры и гонений его книги, его репутацию, его право на пуб­ликации в то советское время, понимаю политическую подоплеку этой защиты. К примеру, Вадим Кожинов пи­шет: «Нельзя не порадоваться тому, что... Владимир Соко­лов написал стихи «Новоарбатская баллада», выразившие подлинно гражданственное понимание сути дела:

Ташкентской пылью,

Вполне реальной,

Арбат накрыло

Мемориальный.

……………………….

Ведь вот, послушай,

Какое дело:

Волной воздушной

И стих задело...

...Именно такими должны быть размышление и тревога гражданина...»