Последние распоряжения

Какой-то малый по фамилии Айронс, никогда о нем не слыхал, Гэри Айронс. Тяжеловатое имя для жокея.23 Я думаю, каково бывает жокею, если под ним конь по кличке Чудотворец. А у самого фамилия Айронс. Я сижу у стойки в «Карете», но чувствую себя жокеем, мои носки упираются в верхнюю подставку для ног, колени напряжены и сжимаются, зад еле касается сиденья. Все, что мне нужно, — это первый удар хлыста. Я смотрю, как он выходит из паддока, широкая грудь, дубленый нахрапник, и направляется к старту, и уже заранее вижу, как он поведет себя в забеге, как возьмет старт и сразу пойдет широким, плавным, ровным галопом, выносливый и уверенный, и думаю: сегодня день этого коня, этого жокея. Что нам наши цепи. И день Джека. А потом я просто гляжу на то, что уже видел, что и так уже знал, даю коню выиграть для меня гонки. Смотрю, как он мчится — такого бега он никогда еще не показывал и никогда больше не покажет, по крайней мере при этих же шансах, — держится посередине, находит брешь, увеличивает скорость, сразу заявляя о себе, как будто решил покончить с легкой разминкой, и — с пятого по порядку места, отставая от лидера корпуса на три, — делает рывок и обходит их всех, точно включив дополнительную передачу, точно ему не хватило еще пары фарлонгов, чтобы как следует разбежаться.

Иногда это чистое торжество лошади.

Я и ухом не веду, когда он пересекает финишную черту. То же самое, когда его ведут обратно к ограждению, и жокей спешивается, и расседлывает его, и треплет по холке, а он наклоняет голову и фыркает, точно не произошло ничего особенного. Сижу с неподвижным лицом, когда объявляют результат и, в подтверждение, стартовые цены. В сокращенном виде, но мне они и не нужны.

Тридцать три к одному.

«Кому-то сегодня повезло», — говорит Берни. И я отвечаю: «Ага», подымаю свой стакан с виски и осушаю его, глядя через мутное дно. Потом смотрю на часы, свои и Слэттери, ставлю пустой стакан обратно и спешиваюсь, то бишь слезаю с табурета. «Ладно, я пошел, Берн. До встречи». — «До встречи», — отвечает Берни, забирая стакан. Трудно вообразить себе этот паб без Берни за стойкой, так же как и без часов Слэттери.

Потом я выхожу и думаю: надо сразу пойти к нему. Если повезет, на этот раз с автобусом, уложусь в двадцать минут. Надо сразу же ему сказать. Но если он не дурак, он и сам поймет, нутром почует. Счастливчик не прогадал, дело в шляпе.

А еще его тысяча фунтов, которую я спрятал для сохранности. Он должен получить ее обратно, надо ему отнести. И еще будет маленькая проблема с передачей выигрыша, который ведь не может быть выдан наличными, хотя он-то небось думает, что может, — так это, наверное, представляется Джеку Доддсу. Пачка вроде тех, с какими он имел дело у себя в магазине, только гораздо толще. Тридцать четыре тысячи фунтиков в тумбочке у кровати, этакий загашничек. Сестричка, гляди, чего у меня есть.

Но это будет чек, Джеки. Для удобства я использовал собственное имя. И на кого теперь выписать — на тебя? Или на Эми?

В общем, я вернулся домой, достал Джекову тысячу и пересчитал на всякий случай, хотя ее никто не трогал. Восемьсот банкнотами по пятьдесят фунтов и двести двадцатками. Перезвонил по тому специальному номеру, узнать насчет выплаты, и голос у меня был довольно-таки спокойный для парня, который только что выиграл тридцать с чем-то тысяч. Решил, что налог заплачу сам, а Джек получит чек с тремя нулями. Потом у меня чуть не подкосились ноги. Я подумал: видно, последняя порция в «Карете» была лишней, не надо было переходить на виски. Зачем, если я и так знал? И в больницу нехорошо идти, когда от тебя пахнет виски и пивом и ты еле держишься на своих двоих. Что подумает сестра Келли?

И я сварил себе кофе покрепче и посидел маленько, чтобы прийти в себя. Полчаса погоды не сделают, тем более если он не дурак… Но вместо того чтобы взбодриться, я отключился, заснул в мгновение ока, и следующим, что я услышал, был телефонный звонок — прошел уже час, хоть я этого и не заметил, и мой кофе стоял там, где я его поставил, холодный и нетронутый, а небо снаружи потемнело, там собирались тучи. Я взял трубку и узнал голос. Это был голос Эми. Но он звучал странно, и я не мог понять, что она говорит. Она сказала: «Все кончено, Рэй, он умер».

Маргейт