Последние распоряжения

– Слушай, Бугор, а если он все равно ничего не видит и видеть не может, чего ты тогда решил прокатить его на «мерсе»?

Винс смотрит на дорогу перед собой.

Трава блестит под солнцем. Джеку этого не увидеть.

Вик говорит, медленно и мягко:

– Это ты хорошо придумал, Винс. Замечательно. Отличная машина.

– Да уж не мясной фургон, – говорит Винс.

Винс

Глаза у Джека закрыты, он вроде бы спит, и я думаю, не удрать ли мне потихоньку, смыться, и все, но если он не спит, он заметит, что я смылся, – может, он меня проверяет. Поэтому я говорю: «Джек?» – и он мигом открывает глаза.

Сегодня дежурит сестра по имени Келли, та, что мне нравится, черноволосая. Я думаю: а что, может, попробовать? Все ж таки исключительные обстоятельства. Что-то типа конца света. Как ты на это смотришь, сестричка, – удерем вместе? Ты да я.

«Эми сказала, ты меня звал, – говорю я. – Одного».

Сначала он ничего не говорит, потом отвечает: «Я сказал Эми, что хочу повидать Рэя. Сказал, пусть попросит Рэя зайти».

Он глядит на меня. Я говорю: «Это я, Джек. Винс». А то кто его знает, с этими лекарствами. И вообще.

«Я в своем уме», – говорит он. И не сводит с меня глаз.

Мне кажется, теперь он знает, по-настоящему знает. Похоже, он уже это переварил и свыкся с этим, свыкся, а это вам не шутка. Когда вам говорят, что все, финиш, а вы еще и близко не подошли, вы еще и не думали о финише.

Наверное, знает. Но я-то не знаю, каково это. Да и знать не хочу. Он говорит: «Я знаю, что ты это ты, Винс, а я это я. Махнемся?»

Я улыбаюсь, слегка глуповато.

«Поди-ка сюда, Винс, – говорит он. – Хочу у тебя кое-что спросить».

Вечер нынче паршивый – сыро, ветрено. За окном в конце палаты видно, как мотается морось. Но здесь-то, наверно, без разницы, что там снаружи, дождь или засуха, здесь нет смысла толковать о погоде.

Я мысленно вижу, как сестра Келли уходит со смены и ее платье вздувается на ветру.

«Подойди ко мне, Винс».

Я и без того недалеко, но все равно подвигаюсь ближе к кровати и наклоняюсь вперед. Его рука лежит на одеяле, пальцы полусогнуты, а выше, на запястье, где трубки входят в вену, – пластырь и все остальное. Я знаю, он хочет, чтобы я взял его за руку. Не так уж это трудно – взять его руку, но я чувствую, что, если возьму ее, он как бы поймает меня и никогда больше не отпустит.

«Я сказал Эми, что хочу побеседовать с Рэем, наедине», – говорит он.

«Это ты правильно, – говорю я. – Кореш все-таки».

«Рэй – кореш», – повторяет он.

И глядит на меня. Потом говорит: «Эми уже не понимает, что происходит, верно? Не соображает, что вокруг творится».

«Ничего, она справится, – говорю я. – Она справляется».

Хотя знаю, что ей совсем плохо, по крайней мере сейчас. Знаю, что этой ночью она снова придет в комнату для гостей, где спим мы с Мэнди, и захочет, чтобы я обнял ее и Держал так, прямо перед Мэнди, точно я ее новый муж, точно я – это Джек.

«Мне-то легче», – говорит он.

Я гляжу на него.

«Не сказал бы, что это плевое дело», – говорю.

«Некоторые паникуют», – отвечает он.

Сестра Келли наклоняется над каким-то другим бедолагой. Когда я в первый раз ее увидел, я сказал ему: «Ну, Джек, тебе свезло, ты тут живо поправишься». Но теперь помалкиваю. Я не знаю, радость это или пытка – когда тебя, умирающего, накрывает одеялом такая соблазнительная девочка.

Ее зовут Джой. Сестра Джой Келли. Так написано у нее на значке, на левой груди.

Джек при смерти, а у меня стоит.

«Так что тебе сказал этот чудила Стрикленд? – спрашивает он. – Я имею в виду, перед операцией. Зубы небось заговаривал?»

Я собираюсь с мыслями, потом отвечаю: «Ладно, теперь-то уж можно не делать из этого секрета. Сказал, что у тебя один шанс из десяти».

Он смотрит на меня. «Десять к одному. И ты не стал держать пари, верно? Держу пари, что не стал».

Я уверен: он понимает, что я знал с самого начала, шестое чувство подсказывало. Что я не загадывал, не надеялся.

Ты прав, Джек.

«Помоги-ка мне приподняться, Винс», – говорит он и хватает меня за руку, и я напрягаю ее, чтобы он смог подтянуться. Это, наверное, больно, с таким швом на животе, я вижу на повязке красное пятно, но он и не шелохнется, крепко держится, пока я свободной рукой поправляю подушки. Немного он теперь весит, наш Большой Джек.

«Так-то оно лучше», – говорит он. Но не успевает закончить, как у него начинается спазм – я вижу это по его задвигавшемуся горлу. Сейчас беднягу опять стошнит. Я хватаю новую картонную мисочку, держу наготове пеленку. Мне вспоминается время, когда Кэт была маленькой.

Он откидывается назад, вытирая губы. Я ставлю мисочку обратно. Можно было бы ожидать, что он будет меньше похож на себя, но это не так – наоборот, теперь он еще больше похож на себя. Как будто, когда тело отказалось работать, все перешло в его лицо, и хотя оно изменилось, стало совсем худым – кожа да череп, – это только помогает увидеть главное, точно кто-то включил внутри маленькую лампочку.

Я говорю: «Так зачем ты меня звал?» – будто я человек занятой и мне некогда тут рассусоливать. Неловко получилось.