Последние ратники. Бросок волка

Безо всякого замаха, словно отрабатывал это движение месяцами, Ромей стукнул тяжелым набалдашником кинжала непонятливого татя в переносицу. Удар получился вроде бы не ахти какой силы. Но из глаз тут же брызнули слезы, а из носа густо потекла кровь. Воспользовавшись мгновением, степняк рывком притянул его руку к себе, зажал ее подмышкой и ловко, одним точным движением спеленал кисть. Когда взгляд жертвы будущих зверств немного прояснился, Ромей уже придавил его руку к лавке, приставил к оттопыренному указательному пальцу нож и выжидательно посмотрел на начальство.

— Слушай сюда, — холодно процедил Перстень. — По-хорошему тебя нужно бы не только пальцев или даже всей руки лишить, но и на кол усадить. Можешь мне поверить — будь мы в моей вотчине, так бы и случилось. Но тебе свезло — здесь я над тобой власти не имею. Правда, она мне, ежели по совести, не больно и нужна. Зарезать тебя можно и по-тихому. Тебе ли того не знать?

Не выдержав тяжеленного взгляда воеводы, пленник опустил глаза. Но даже так было видно, как испуганно они у него бегают, словно продолжая лихорадочно отыскивать пути к отступлению.

— Но тебе здорово свезло. Сегодня мне от тебя кун не надобно. И жизнь свою можешь себе оставить. Пока. Сейчас я с тобой просто поговорить хочу. Все, что от тебя требуется — отвечать на вопросы. И говорить при этом только правду.

Дав полонянину несколько коротких мгновений на то, чтобы осмыслить чего от него хотят, Перстень спросил уже более миролюбивым тоном:

— Как звать тебя?

— Стоян.

— Ясно, — кивнул понимающе белозерец. — Режь.

Как всегда, «монашек» не успел уследить, где закончилась мысль и началось действие. Слова-то он понял, и даже на краткий миг успел почувствовать, как на затылке шевельнулись волосы. Но варварская реакция по обыкновению оказалась быстрее. Гораздо быстрее.

Короткий тошнотворный хруст сменило громкое мычание и яростная возня. Ошалелый взгляд монашка упал на ту самую кисть руки провожатого, которую Ромей так ловко спеленал. Теперь повязка была не грязно-белой. Она очень быстро набухала красным, и оттого, что рябой непрерывно пытался ею трясти и размахивать, тяжелые алые капли грузно разлетались по всей горнице.

Более или менее утихомирился ряженый гридень, лишь почувствовав у горла нож.

— А я ведь просил говорить только правду, — ровным голосом посетовал Перстень.

Ответом ему было лишь бессвязное, но довольно громкое мычание.

— Кличут тебя Жданом. Или скажешь, нет? Нет, ты, давай, говори, чего притих-то? Не так тебя зовут? Ладно. Только учти — вдругорядь соврешь, два пальца оттяпаем. Потом — всю руку. Будем резать до тех пор, пока правды не услышим. Даже если от тебя останется одна голова и куча холодца под ней. Ну, так что? Всё-таки Ждан ты, али нет?

— Ждан, — всхлипнул, будто подавившись воздухом, рябой.

— Ну, вот, — хлопнул себя по колену довольный услышанным воевода. — Другое дело. Это мне по душе. Верно я говорю?

Вопрос, видимо, относился к обоим спутникам. Ромей на это лишь чуть заметно дернул плечом, то ли в знак согласия, то ли показывая, что лично ему все равно — слушать правду или резать пальцы.

— Ежели мы все уяснили, то теперь пора и о деле, — воодушевлено прогудел Перстень, и не собираясь задумываться над тем, что перед ним сидит увечный теперь уже человек, корчится и бледнеет от боли, и, между прочим, рану его не мешало бы обработать. Совершенно равнодушно он кивнул на Якова. — Ты зачем этого малого порешить сегодня хотел?

Глаза ряженого гридня забегали, как куры под колесами телеги. Он опять нервно взглянул через окно на улицу, перевел взгляд на дверь, даже подозрительно покосился на стену — будто опасаясь, что везде вокруг притаились соглядатаи, которые только и ждут, когда он начнет выдавать страшные тайны. Но с ответом мешкать не стал.

— Мне было велено: как только встречу этого молодого монаха, убить его сразу. А голову снести…, - он вдруг осекся, словно язык отказался говорить дальше.

— Ну! Чего умолк?! Кому нести?

— Клину! — чуть ли не выкрикнул рябой, не напрасно опасаясь попросту не успеть ответить.

На короткое время в горнице повисла тишина. Такая, что Яков даже расслышал, как мелко моросящий за окном дождь невесомыми прикосновениями мягко касается наличников и ставней.

— Не расслышал, — ледяным тоном переспросил Перстень.

— Боярину Клину Ратиборычу.

— Ты хочешь сказать, что в твою вонючую нору захаживал княжий ближник?

— Нет. Не он сам. Его человек.

— Что за человек?

— Большой. Матёрый. Плечи в двери не проходят. Лысый, с чубом. Рыло скобленое…

— Не Сычом ли его кличут?

— Точно. Как есть — Сыч.

Белозерец взглянул сначала на Ромея, хотя по лицу степняка никогда нельзя было определить, какие мысли у него в голове, потом перевел взор на «послушника».

— Значит, все-таки живой, — прогудел Перстень себе в бороду. — Объявился мóлодец… И чем же ему сей безобидный отрок помешал? Не пояснил?

— Да не только он, — как-то робко и неуверенно проговорил Ждан. — Вас он тоже мне … поручил. Ежели вдруг встречу. За несколько дней до… пожара.