Последние ратники. Бросок волка

— Почему имя у тебя такое чудное?

— Да, неловко как-то о том говорить…

— Это ничего, я, знаешь ли, много чего неловкого перевидал, — хмыкнул Светлый. — От меня скрывать нечего.

Кутька еще раз вздохнул, поежился, как будто от холода, и согласно кивнул.

— Мальцом когда еще был, очень хотелось, чтобы величали…Волком. Есть предание о воине с таким именем…

— Знаю.

— Да. Ну, вот и все. Когда родичи узнали об этом, начали дразнить Кутькой. Так и прилипло.

Улыбка Святослава была открытой и … светлой, что ли. На миг мелькнула дурацкая мысль, что, быть может, в первую очередь поэтому князя называют именно так.

— Твоя правда, отрок. Порой мы оказываемся не теми людьми, кем нас считают другие. А иногда даже не теми, кем сами считаем себя…

— Княже, быть может, к делу перейдем, чем истории смердов слушать? — прохрипел сиплый боярин. По правде сказать, глазея на Светлого, Кутька как-то позабыл даже бегло посмотреть в сторону недовольного ближника князя. — Мы ведь не затем здесь собрались.

— Ты, боярин, видно, поучать меня вздумал? — тон хозяина великого киевского стола изменился мгновенно. От его слов по горенке словно разлилось морозное поветрие. Впрочем, боярин, кем бы он ни был, не особенно смутился. Он лишь стиснул зубы и опустил голову. То ли соглашаясь с тем, что вызванный им княжий гнев вполне справедлив, то ли наоборот — пряча недовольное лицо.

За то короткое время, что высокий муж мерил взглядом носки своих добро сработанных сапог, Кутька бегло его изучил. По всему было видать, что когда-то он был справным воем. Его легко было представить скачущим на боевом коне и срубающим головы. Саженные плечи, широкие кости, горделивая осанка. Правда, нахраписто выпирающее вперед пузо, а также шрам поперек шеи, который не могла скрыть даже густая, пусть и не такая окладистая, как у наместника Белоозера, борода, говорили о том, что его ратные подвиги давно быльем поросли. Поверх расшитого хитрыми узорами кафтана — широкая перевязь. Непонятно было — то ли для того, чтобы прицепить к ней клинок в дорогих ножнах, то ли для того, чтобы подпирать снизу солидный живот.

— Нет, княже, поучать тебя у меня и в мыслях не было, — наконец, разомкнул челюсти боярин. — Но эти люди облыжно винят моего брата в злодействе и даже татьбе. Никогда такого не терпел, и подобную хулу может смыть только их поганая кровь.

— А ты, боярин, не ярись так шибко, чай не солнце красное, — с невозмутимым спокойствием ответил Котел. — Мы тут не лаяться собрались.

Важный муж уже было выпятил грудь и выпучил глаза, готовясь, судя по всему, дать наглецу укорот, но князь повелительно воздел вверх руку. Зарождавшийся спор как на каменную стену налетел — оборвался резко и безнадежно.

— Как я уразумел, белозерская дружина раздавила в пограничных лесах разбойничий выводок, — убедившись, что все умолкли и слушают только его, начал Святослав. — Хвалю. Дело доброе, — князь обошел вокруг стола, встал напротив Котла и, вонзив ему в глаза холодный серый взгляд, добавил. — Хоть и не хитрое. Я еще спрошу с твоего воеводу, когда явится сюда, чего это ради он ринулся на эту лесную охоту. А ты мне лучше скажи, с чего вы взяли, что за ратью этой голодраной стоит ближник князя Светлого? Мы тут прикинули с Молчаном Ратиборычем и так, и этак. С какой бы стати боярину киевскому в глуши такой воинство беспортошное сбирать?

— Тут, княже, и решать-то особо нечего, — бугай отвел взгляд от требовательного княжьего взора и уставился на стол, будто хотел высмотреть что-то интересное на развернутой там карте. — Не такая уж эта рать была и голодраная. И сброя у многих имелась добрая. Да немало меж них нашлось таких умельцев, кто точно ведал, с какой стороны к оружию подходить. Хотя с чего бы? В той глухомани особо разбоем-то не разживешься. По всему выходит, кто-то воинство это подкармливал. И готовил.

— И вы сразу порешили, что кроме как боярину Клину больше это делать некому? — насмешка в голосе Светлого опасно звякнула металлическими нотками.

— Отчего ж сразу? Нет. Сперва поразмыслили…

— Да ящеру в глотку ваши мысли, тоже мне дума сыскалась боярская! — не унимался толстобрюхий боярин.

На сей раз хватило одного короткого княжьего взгляда, чтобы он замолк на полуслове.

— Да тут думой быть не надобно, — пожал плечами Котел. — Верховодил станичниками человечек один. Приметный такой. Боярина Клина человечек. Сычом кличут.

— Нет у нас такого человека, — зло сощурив глаза, выплюнул боярин. — В том мое слово. Оно твердо, и ты, Светлый князь, это знаешь. А эти двое должны ответить за поклёп.

В светелке надолго повисла тишина. Такая, что стал слышен птичий пересвист за оконцами.

— Да будет так, — хмуро ответил князь, и Сявке почудилось, что он бросил на него короткий взгляд, в котором плеснулось что-то, похожее на сожаление.

— Дозволь, княже, спросить, — ровным голосом проговорил Котел.

Светлый не ответил. Только посмотрел на него, вопросительно вздернув бровь.

— Нам ты верить не спешишь. Так быть может, поверишь своему человеку?

— Это ж какому?

— С нами был твой лазутчик. Однорукий. Хром.

— Хром? Тысяцкий?