Последние Романовы

Перед Аустерлицем Александр посылает к Наполеону для переговоров своего любимого генерал-адъютанта князя Долгорукова, который, по словам Наполеона, разговаривал с ним в таком тоне, точно Наполеон «был боярин, которого собираются сослать в Сибирь». Из этих переговоров, конечно, ничего не вышло, бой стал неизбежным, хотя Наполеон тогда вполне искренно не желал войны с Россией. К несчастью, Александр не послушался советов ни своего друга Чарторыжского, ни номинального — им же лишенного всякой действительной власти — главнокомандующего Кутузова, и остался при армии. Фактически все командование очутилось в руках австрийского квартирмейстера Вейротера, который и составил свой план сражения. Русские генералы с Кутузовым во главе видели совершенную негодность этого бумажного плана и предвидели неизбежность поражения. Притом русские войска, по обыкновению, были голодны и необуты, вынуждены были питаться реквизициями и восстановили против себя население.

Но самодержавная воля Александра ни с чем и ни с кем, по обыкновению, считаться не желала, и в результате — одна из самых блистательных побед Наполеона и одно из самых решительных поражений союзников, австрийцев и русских. Сам Александр только случайно не попал в плен к Наполеону.

При этом замечательно, что австрийцы, за которых и дрались русские, потеряли 6 тысяч человек, а русские около 21 тысячи…

Повоевав еще года два в интересах Пруссии, уже успевшей отказаться от союза с Наполеоном, и потерпев жестокое поражение под Фридландом, Александр, наконец, убедился, что военными силами ему Пруссию не спасти, и решил мириться с Наполеоном.

Не прошло и месяца после Фридландского поражения, как состоялось унизительное для Александра Тильзитское свидание, которым началась знаменитая в истории с лишком четырехлетняя трагикомедия франко-русского союза.

Два величайших обманщика своего времени, два величайших обольстителя, каких знает мировая история несколько лет подряд, взапуски, под личиной самой тесной дружбы, старались всячески обмануть, обойти, провести, предать и обольстить друг друга.

В двенадцатилетнюю борьбу, которую непрерывно, с нечеловеческой энергией вел сначала генерал революционной армии, затем первый консул и, наконец, император французов против экономического преобладания Англии, вмешался третий игрок.

Гениальный авантюрист, душа которого была овеяна пламенным пафосом революции, ее стремительностью, всем напряжением ее энергии, истинный сын нового времени, встретил в этой игре, в лице русского императора, замечательного партнера.

Один — весь воплощение новых времен, самый яркий представитель третьего сословия, весь энергия, расчет, весь напряженная воля, направленная на внешний мир, на его покорение.

Он всюду вносит с собою разрушительные начала революции, пред ним падают все стены и обветшалые твердыни изжитого феодализма. Он напоминает какого-нибудь нефтяного или железнодорожного короля наших дней, главу и директора мирового треста, который устанавливает цены, диктует свою волю рынкам и биржам, разоряя одних, обогащая попутно других, он завоевывает концессии, держит в своих руках мировые связи, вызывает войны и диктует условия мира.

Наполеон предвосхитил этот тип делового человека охватывающего весь мир, опутывающего все страны сетью своих интересов, тип трестмена, получившего такое развитие в Америке. Наполеон орудовал армиями и управлял странами, как в наше время орудует директор какого-нибудь мирового треста армиями приказчиков, техников, инженеров и рабочих. Какой-нибудь Вандербильд, Рокфеллер, Ротшильд, Стиннес не богаче всех тех, с кем он борется. Но он умеет в каждом данном пункте, в каждый нужный момент сосредоточить больше средств и захватить добычу.

Наполеон орудовал старыми средствами, армиями и вооруженной силой, но он сумел дать этим старым силам новую организацию, он ввел новые методы борьбы, и эти методы усвоены теми вождями мирового капитализма, предтечей которых он был.

Наполеон был подлинным порождением духа революции, на ее пламенеющем горне получил он свой стальной закал, она сообщила ему этот орлиный размах, этот пафос, который он сумел оковать строгим, точным и холодным расчетом и учетом сил.

И с этим воплощением новой исторической эпохи пришлось встретиться Александру.

И у Александра была воля, но эта воля была направлена внутрь и служила только делу самосохранения и ограждения своей личности. Павловская наследственность сказалась в увлечении Александра чувством — в идее он его отрицал — самодовлеющего самодержавия. По той же наследственности и армия ведь становилась самодельной. Недаром его дорогой друг Аракчеев считал, что «война портит армию», внося беспорядки в муштру, в нужную для парадов выправку.

Одним словом,

Я боюсь, в пылу сражений
Ты утратишь навсегда…

вид и приемы игрушечного солдатика, нарочито приспособленного для парадов.

— Ведь мы не на Царицыном лугу! — крикнул раз Александр Кутузову, когда тот во время австрийской кампании медлил перейти в наступление.