Последние рыцари

Все складывалось так, чтобы я как можно быстрее продвигался по этому пути и чтобы все сильнее развивалось врожденное себялюбие. Мима часто ходила со мной в соседний дом, где на третьем этаже помещалась мастерская моей тетки — портнихи. Была она бездетная вдова, довольно состоятельная, средних лет и еще красивая. У нее работало несколько модисток, все молоденькие и хорошенькие, кроме одной горбатой старухи с длинным рябым лицом и рыжеватыми с проседью волосами, которую звали Мара. Собственно, она и не считалась швеей, потому что только сметывала швы, а больше прислуживала и бегала по городу. По имени ее никто не звал, она была для всех «Горбунья».

Здесь, в теткиной мастерской, меня баловали, закармливали сластями, таскали с колен на колени, и я уже чувствовал, как мягки и теплы девичьи бедра, как сочны их упругие губы! Разумеется, я никогда не садился на костлявые колени Горбуньи Мары, и ни разу ее тонкие бледные губы не коснулись моих щечек! Она представлялась мне средоточием всех доступных моему пониманию зол — различных «бо-бо», холода, темноты, материнского равнодушия к моим требованиям и т. д. Меня даже сердило, что Горбунья глядела на меня с нежностью, как мать, Мима, тетя и красивые девушки, и я радовался, когда модистки, мне в угоду, швыряли в нее катушками, щетками, скомканными платьями, обливали ее водой. Достаточно мне было сказать: «Ату Горбунью!» — как начиналась атака! Но больше всего я ликовал, когда вокруг нее заводили с громкими криками коло. Впрочем, радость моя никогда не была полной, потому что Горбунья не сердилась и охотно сносила все, что могло меня позабавить.

Помню, что первые события, сохранившиеся в моей памяти, происходили летом, я был в одной рубашечке, а Мима шлепала босиком. Когда мы возвращались по вечерам от тетки, нам приходилось проходить через прилегающую к мастерской темную комнату — кладовую. Мима бежала по ней, так же как и по темной лестнице, принужденно смеясь, как это делают дети, чтобы скрыть страх. Я прятал голову у нее на груди и тоже упражнялся в этом притворном смехе. Мима шептала: «Бежим! Бежим! Бука! Бука!» Я повторял за ней, испытывая настоящий ужас перед этим огромным «Букой», который, по моим представлениям, был гораздо больше и сильнее Горбуньи, хотя и походил на нее, — иными словами, был тоже какой-то Горбун!..

Засыпал я под болтовню Мимы; рассказы ее велись на понятном мне языке и не выходили за круг моих впечатлений. «Мама хорошая, тетя хорошая, девушки хорошие, Горбунья бяка, — ату Горбунью! Коло! Бука! Бука!» Единственная Мимина обязанность — смотреть за мной, — видимо, очень утомляла девочку, потому что она часто засыпала рядом со мной, а порой и раньше меня.