Последние свидетели. Соло для детского голоса

Мы с мамой любили нашего папу. Я его обожала, а он обожал нас. Меня и маму. Может, я украшаю свое детство? Но все довоенное в памяти радостное и светлое. Потому что… Это было детство… Настоящее детство…

Запомнились песни. С поля женщины возвращались с песнями. Солнце закатывается за горизонт, а из-за горы протяжно доносится:

Уже пора домой. Пора.

Уже вечерняя заря…

Я бегу навстречу песне – там моя мама, я слышу ее голос. Мама подхватывает меня на руки, обнимаю ее крепко за шею, спрыгиваю и бегу впереди, а песня догоняет, она заполняет весь мир вокруг – и так весело и так хорошо.

После такого счастливого детства… Вдруг… Сразу – война…

В первые дни отец ушел… Его оставили работать в подполье. Дома он не жил, потому что его у нас знали все. Он приходил к нам только ночью.

Однажды услышала, как он разговаривал с мамой:

– Подорвали немецкую машину на шоссе возле…

Я закашляла на печи, родители испугались.

– Об этом никто не должен знать, доченька, – предупредили они меня.

Я стала бояться ночи. Отец придет к нам, а фашисты дознаются и заберут нашего папу, которого я так люблю.

Все время ждала его. Забиралась в самый дальний угол нашей большой печки, обнимала бабушку, но боялась заснуть, если засыпала, то часто просыпалась. В трубе воет вьюга, вьюшка дрожит и позванивает. У меня мысль: не проспать бы папу.

Вдруг мне начинает казаться, что это не буря воет, а плачет мама. У меня горячка. Тиф.

Поздно ночью пришел отец. Первой услышала его я и позвала бабушку. Отец был холодный, а я пылала жаром, он сидел возле меня и не мог уйти. Усталый, постаревший, но такой свой, такой родной. Через несколько часов, как он пришел, в дверь постучали. Громко постучали. Отец даже кожух не успел накинуть, в дом вломились полицаи. Вытолкнули его на улицу, я – за ним, он протянул ко мне руки, но его ударили автоматом по рукам. Били по голове. Босиком я бежала за ним по снегу до самой речки и кричала: «Папочка! Папочка…» Дома причитала бабушка: «А где же Бог? Куда он прячется?»

Отца убили…

Бабушка не смогла пережить такое горе. Плакала все тише и тише и через две недели умерла ночью на печке, а рядом спала я и обнимала ее, мертвую. В доме никого больше не было, мама с братом прятались у соседей.

После папиной смерти мама тоже стала совсем другая. Из дому никуда не уходила. Говорила только о папе, быстро уставала, а до войны была стахановкой, везде самой первой. Меня она не замечала, а я все время старалась попасть ей на глаза. Чем-нибудь ее обрадовать. Но она оживала только тогда, когда мы вспоминали папу.

…Помню, как прибежали счастливые бабы:

– Из соседней деревни прислали на лошади хлопчика – война кончилась. Скоро наши мужики начнут возвращаться.

Мама упала на чистый пол, который я только вымыла…

«А смотрел ли на это Бог? И что он думал…»

Юра Карпович – 8 лет.

Сейчас – шофер.

Я видел то, что нельзя видеть… Человеку нельзя. А я был маленький…

Я видел, как солдат бежит и как будто спотыкается. Падает. Долго царапает землю, обнимает ее…

Я видел, как гнали через деревню наших военнопленных. Длинные колонны. В рваных и обожженных шинелях. Там, где они стояли ночью, была обгрызена кора с деревьев. Вместо еды им забрасывали дохлую лошадь… Они рвали ее…

Я видел, как ночью пошел под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по ним паровоз…

Я видел, как запрягали в брички людей. У них были желтые звезды на спине… Их погоняли кнутами. Весело катались…

Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в огонь. В колодец… А до нас с мамой очередь не дошла…

Я видел, как плакала соседская собака. Она сидела на золе соседской хаты. Одна… У нее были глаза старого человека…

А я был маленький…

Я вырос с этим… Я вырос мрачным и недоверчивым, у меня тяжелый характер. Когда кто-то плачет, мне не жалко, а, наоборот, легче, потому что сам я плакать не умею. Два раза женился, и два раза от меня уходила жена, никто долго не выдерживал. Меня трудно любить. Я знаю… Я сам знаю…

Прошло много лет… Теперь я хочу спросить: а смотрел ли на это Бог? И что он думал…

«А белый свет – ненаглядный…»

Людмила Никанорова – 12 лет.

Сейчас – инженер.

Хочу вспомнить… Говорили ли мы до войны о войне?

По радио пели песни: «Если завтра война» и «Броня крепка, и танки наши быстры». Детям можно было спокойно засыпать…

Жила наша семья в Воронеже. Город моего детства… В школах много учителей из старой интеллигенции. Высокая музыкальная культура. Детский хор нашей школы, где я пела, имел большую популярность в городе. По-моему, все любили театр.