Последние времена

Последние листья облетели с берез, скатываясь вниз по Березайке во Мсту и дальше в Ильмень-озеро. Природа медленно погружалась в оцепенение, снова, как всегда, развезло дороги, когда, на диво всем обитателям Хорошей, в деревню въехала преодолевшая тверские хляби замызганная «тойота» и из нее вывалилась группа жизнерадостных швейцарцев из кантона Ури. Давно забывший о Голдовском Тезкин слез с крыши, которую торопился залатать перед снегом, и, наспех поздоровавшись с притомившимися дорогой интеллектуалами, принялся собирать на стол.

Час спустя, когда гости вернулись с прогулки, онемевшие от местных красот, их ждал стол с солеными грибами, рассыпчатой картошкой, квашеной капустой, малосольными харюзочками и парным молоком. Студилась в речке водка, топилась баня, и швейцарцы пришли в совершенный восторг, в который раз удостоверившись, что в лице Льва Голдовского и его агентства они имеют надежного партнера, и той суммы, что он с них запросил, было не жаль за знакомство с настоящей русской деревней и истинным русским философом. О философии Руси и ее специфическом пути им потолковать, правда, не удалось — все три дня граждане кантона пили водку и опохмелялись, после чего весьма довольные укатили, набрав с собой кучу гостинцев и нащелкав бесчисленное количество фотографий. Тезкин же получил в качестве гонорара ящик тушенки, две бутылки спирта, папиросы «Беломор-канал» и годовой комплект приложения к журналу «Вопросы философии».

С тех пор Лева раз или два в месяц приезжал в Хорошую, и вскоре в деревне все к этому привыкли: гости вносили оживление в их однообразную жизнь. Дедушка Вася нашел себе новых слушателей, западные интеллектуалы засыпали его вопросами, и Тезкин даже отошел на второй план. Деревня питалась заморскими яствами, пребывала в возбуждении, а потом «тойота» увозила туристов обратно в туманную даль, в аэропорт «Шереметьево-2» и оттуда по всему свету. И казалось им сном, что где-то в громадной стране, медведем нависшей на карте над хрупкой и трепетной Европой, затерялась деревенька, не зависящая от мировых катаклизмов и живущая собственной жизнью по одной ей ведомым законам.

В сошедшем с ума мире уже шла полным ходом блокада обнаглевшего Ирака, разгорался югославский кризис, все сильнее стреляли по окраинам российской империи, не за горами был очередной съезд уже всем надоевших народных депутатов, на котором будущий грузинский вожак — несостоявшийся генсек ООН — картинно объявил о грядущей диктатуре, но все эти вещи существовали помимо тезкинского сознания. Он давно уже не читал никаких газет и не слушал радио, гостей своих предупреждал, что не потерпит ни слова о политике в своей избе. Он жил в деревенском мирке с его простыми заботами: когда привезут в магазин хлеб и постное масло, когда станут отоваривать талоны на водку и на сахар, почем нынче колхоз продает поросят, сколько дают в коопторге за килограмм клюквы и что можно за это купить. Жизнь была спокойной и безыскусной, ничто не тревожило и не смущало его снов. Казалось, о чем еще мог мечтать человек в это время, как не о таком домике на берегу реки, какие еще претензии к миру он мог иметь, но странные мысли бродили в тезкинской голове.

До утра горел в избушке свет. Философ опять взялся за книги, читал ветхозаветных пророков и Апокалипсис, послание апостола Павла и сочинения преподобного Ефрема Сирина, тревожно расхаживал по светелке, чертил таблицы, что-то считал и день ото дня становился все более угрюмым и рассеянным. Порой он беседовал с дедом Васей на библейские темы, выспрашивал его о преданиях темной старины и пророчествах раскольников, с которыми сорок лет назад непокорный единоличник сплавлял лес по Енисею. И чем мрачнее становилось его лицо, тем озабоченней глядели на него жители деревни, но, как помочь своему ученому соседу, по простоте душевной не знали, сокрушенно вздыхали вослед и поминали в доходчивых старческих молитвах перед непроданными дедовскими образами.

Тезкин не веселел даже в те дни, когда приезжал Лева, хотя честно выполнял все неписаные условия их договора: готовил баню, стол, развлекал гостей беседой. Однако все это он делал с принуждением, и лишь некоторая присущая нашим западным благодетелям душевная нечуткость уберегала эти туры от разлада. Голдовский меж тем сделал Тезкину рекламу, присочинив, что его товарищ в годы застоя сильно пострадал от тоталитарной системы, был исключен из университета и провел несколько лет в ссылке на Севере, а толчком к этому послужило знакомство с политзаключенными в забайкальских лагерях, где он работал охранником и отказался нести службу. Он снял видеофильм о деревеньке и предлагал Тезкину опубликовать в России или на Западе выдержки из его глобального труда. Но, ему на удивление, Тезкин отказался. Он довольно хмуро заявил, что все это уже не имеет никакого значения, а то, что он действительно хотел бы опубликовать, публиковать никто не станет, да если бы и стал, ничего бы это не изменило.

— Почему? — весело спросил Лева.